Из цикла «В отцы годится» №5: На круги своя

— Как пойдем обратно? — спросил Илья Степаныч, когда они наплескались и навизжались. — Ты же совсем голенькая у нас...

— Не знаю. Может, вы мне дадите что-то одеться?

— У меня плавок нет, только шорты и футболка. Она тебе как раз до самого интересного места... Что ты чувствовала, когда бежала голышом?

— Если честно — ничего. Только желание увести их за собой от вас. Я еще останавливалась и дразнила их...

Сухорукова кольнула в нервы какая-то заноза, которая называлась, может быть, совестью, а может, и как-то иначе. Он обнял Ильку за бедра, и они вышли на берег — на глаза компании граффитистов, расписывавших набережную.

Илья Степаныч сразу ощутил срамную щекотку там, где должны были быть трусы, и одеревенел. Илька тоже застыла.

— Да, вот теперь я чувствую все, что полагается, — шепнула она ему. — Жесть, никогда не думала, что будет так.

Граффитисты так заинтересовались ими, что повернулись спинами к своему шедевру. Вряд ли они впервые видели голых на этом берегу, — наверно, дело было в Ильке, на которую и в одетом виде пялилось всё, имеющее глаза. Нагота действовала на нее совсем не так, как на Сухорукова: она гордо приосанилась, выпятив грудь.

— Хай! — помахала она граффитистам.

Сбылась заветная мечта Ильи Степаныча: его жену видели без всего.

У него даже голова закружилась. Какое-то невероятное, безразмерное везение, которого он не заслужил, уберегало его от опасностей и дарило мечту за мечтой...

— У меня идея, — крикнул он Ильке. — А что если мы попросим их тебя раскрасить? Будет бодиарт! Раскрашенное тело — это уже не голое, так и по городу можно... А?

Илька сопротивлялась минуты три. Потом ее обступили взбудораженные граффитисты, вытерли насухо тряпкой, облапав все тело, и стали поливать из своих баллончиков — с трех сторон сразу. Илька завизжала (краска была холодной) и сразу превратилась в черно-красно-желтое нечто, меняющее цвет на глазах. Ей выкрасили и лицо, и волосы, и выпуклую ее раковинку... Илья Степаныч стоял и мял хозяйство под шортами, надеясь, что никто не видит.

Потом, когда ее покрыли десятью слоями, превратив в мерцающего посланца иных миров, и нафоткались с ней досыта, — гордый Илья Степаныч взял Ильку за черную руку, и они пошли в гостиницу.

Каждый миг этого пути откладывался незабываемым калейдоскопом в их памяти. Они почти не говорили, полные взглядами прохожих, которых, как на грех, было много. Голую Ильку фоткали, окликали, а иногда и хлопали по попе, если дотягивались. Она шла пружинисто, гибкая и ладная, как пантера, и действительно походила на зверя, выкрашенная черной краской с цветными разводами. По шортами у Сухорукова торчала пушка, и он не знал, куда ее прятать.

Выход был только один:

— Илька, — просительно окликнул он, вывалив хозяйство. Вокруг никого не было: они зашли в тупик.

— Нет, нееет... я так не могу, — мотала Илька своей черно-алой головой и пятилась от него. Но зеленые глаза кричали «да», и Сухоруков просто взял ее между ног. Там было липко, как в середке персика.

— Неееет, — мурлыкала Илька, раздвинув ноги, а он дрочил ее, размазывая соки по черной коже. Потом шепнул — «раком!» — и Илька, бросив отчаянный взгляд назад, опустилась на мостовую.

Их могли заметить в любой момент. К ним могли зайти, и им негде было бы прятаться, некуда было бы бежать... Они оба это знали, — и потому Илья Степаныч кончил, не сделав и десяти толчков, а Илька — чуть позже, когда он сунул в нее дрожащую руку. Она корчилась и извивалась на коленях, насаженная на его пальцы, а Сухоруков мял ее изнутри и слушал в себе след цветного фейерверка...

— Как я пойду теперь... обкончанная? — причитала Илька, и выхолощенный агрегат Ильи Степаныча томительно отзывался на это слово.

Потом они все-таки дошли до своего района. Это было и слишком долго, и слишком быстро: хотелось, чтобы их путь не кончался никогда.

... Но он кончился. Раз и навсегда.

— Смотри! Вот он, сука! — раздалось откуда-то по-русски.

Илька вскрикнула и больно рванула руку Илье Степанычу — «бежим!» — а тот застыл, как гипсовый — «куда? что такое опять, Илька?» — пока их не окружили незнакомые рожи. Илька выла в ужасе и тащила Илью Степаныча невесть куда, а тот ничего не понимал, — но им уже не давали уйти.

— Говорил я тебе, Вася — долги отдавать надо, — подошла к нему одна из рож, наверно, главная.

— В чем дело? Кто вы та... — закричал Илья Степаныч и осекся: на него смотрел ствол.

Следующий миг слепился из невозможных клочков, которые сознание потом пыталось разобрать, как склеенные карты, и не могло отодрать одну от другой. Ствол выстрелил; Илью Степаныча что-то толкнуло, и он повалился на асфальт; на него завалилась Илька, и он не понимал, почему она на нем, и почему ему не больно, пока не увидел, что алая краска у нее на голове блестит и стекает ему на грудь.

— В девчонку попал... Добей фуфлыжника... Стоп... Татуха... Нет татухи... Обознались... Сваливаем... — доносилось откуда-то, а он все смотрел на пятно алой краски и пытался понять, и не мог, но все равно пытался...

***

Прошло две недели. Сухоруков ни с кем не обшался, уволился с работы и жил на сбережения, которых могло хватить на год или два.

Целыми днями он рассматривал Илькины фото и перебирал ее вещи, которые так и остались жить в его квартире, — он не смел выбросить даже этикетки от ее колготок. Ночью он громоздил гору подушек, ложился на нее щекой и представлял, что это Илька. Он отпустил бороду, перестал мыться и вонял старым козлом. На улицу он не выходил, заказывая еду по интернету.

Однажды, роясь в Илькиной сумке, он снова наткнулся на тот самый талисман.

— Не уберег он тебя, — думал он, вертя в руке дряхлую дощечку с изображением какой-то фигуры, обвитой орнаментом. Он никогда не интересовался такими вещами — но все, связанное с Илькой, он старался смаковать, высасывая из ее вещей времяпровождение на сутки и недели.

Ему вдруг показались знакомыми цифры на бумажке, приклеенной к талисману. Он не знал, что это, но ему вдруг почудилось, что где-то он видел именно такую форму записи.

Он пробил цифры в яндексе...

И долго пялился в экран: тот показал ему сине-зеленую карту с лесами и озерами. Рядом желтел поселок Лоухи.

Цифры оказались GPS-координатами. И они показывали на остров, затерянный в огромной озерной сети на Илькиной родине.

Илья Степаныч пялился на него, пока не заболели глаза. Потом откинулся и стал думать. Он уже разучился это делать, но повод того стоил.

Это не могло быть случайностью. GPS-координаты с их точностью до 5 метров не используют для приблизительных указаний. Имелся в виду именно этот остров, одинаковый среди сотен таких же островов необъятного озерного края. И даже именно эта точка на острове.

Что там могло быть?

Здесь был тупик, и Илья Степаныч зашел с другой стороны. Илька как-то знала, что его должны убить. Она знала бандитов, знала, что они обознаются и примут его за своего должника Васю. И она умерла вместо него.

Здесь тоже был тупик. Эти два тупика на первый взгляд никак не были связаны друг с другом. Но само наличие второго тупика было крохотным, мизерным обещанием найти выход из первого.

А из первого выхода не было. И Ильки тоже не было, и после похорон на губах Ильи Степаныча до сих пор стыл привкус ее холодного, как кафель, лба.

Но остров был. И единственное, что мог Илья Степаныч — узнать, что там на нем.

Он снова взялся за карты. Трасса проходила в трех десятках километров. Дальше — пешком по лесу.

Илья Степаныч никогда не ходил в походы. Но, в конце концов, у него было полно времени.

***

На берегу лесного озера захрустели сучья.

Из чащи выбрался человек. Он был навьючен, как верблюд, и он устал, как собака. Он вышел ранним утром, но к озеру все равно поспел к закату, — впереди была ночевка ...  Читать дальше →