Спец-заказ. Части 7—9 & Эпилог

В трех захваченных центрах были обнаружены четырнадцать женщин, двое из них — россиянки. Остальные — украинки, латышки, полячка, девушки из бывших Югославских республик. Так или иначе выяснилось, что большинство рабынь поставлялись из наиболее бедных, незащищенных стран Евросоюза, преимущественно бывшего советского блока, а также из России, Белоруси, Украины. Вероятно, от части это обуславливалось высоким уровнем коррупции, бессилием органов порядка во всех этих странах, от части, возможно, привлекательностью славянской внешности и характера для иностранных сластолюбцев. Женщин, привыкших почитать мужчину за бога, тех, кому с детства внушают что бьет — значит любит, для кого быть замужем — словно быть за каменной стеной, гораздо легче сломить и сделать послушными чужой воле рабынями, чем эмансипированных, независимых, презрительно отвергающих гендерные различия представительниц «старой» Европы.

Мила, лежа на больничной кушетке, слушала рассказ Максима, едва сдерживая слезы. Сколько исковерканных жизней! Сколько сломанных, раздавленных девушек прошли через эту мясорубку, чтобы быть проданными на забаву людской корысти и похоти! Ее возмущало предположение, что доля вины за произошедшее вменялась самим жертвам, якобы это пресловутый национальный характер, делавший их мягкими, податливыми, не способными сопротивляться! Что за чушь! Такое может говорить только мужчина! Те, кому хватало духу или глупости сопротивляться, уже давно числятся в списках в графе «невосполнимые убытки». Она и сама жива каким-то невероятным чудом.

В ответ на гневные слезы и бессмысленный протест девушки, Максим лишь ласково потрепал ее по руке.

— Мила, прости, мне не стоило говорить об этом, — искренне пожалел он, — это не имеет значения. Каждая женщина, что нам удастся спасти и вернуть домой к семье, для меня уже героиня и заслуживает уважения за выдержку и терпение.

Девушка кивнула, принимая извинения, но не успокоилась. Его слова лишь всколыхнули то, что черной гнилью трепетало на задворках ее души. Сколько раз за эти месяцы она сама думала об этом? Что не лучше было бы сопротивляться до последнего, но не дать себя сломить? Раньше, озабоченная лишь выживанием, она гнала от себя эти тревожные мысли, но сейчас ей предстоит вернуться к прежней жизни, и как она сможет объяснить близким, а главное, самой себе — почему была послушной, раболепной шлюхой?

Мила провела в больнице на юге Германии две недели. За это время туда привезли еще два десятка вызволенных из рабства женщин. Как ни ужасно, но повезло тем пленницам, кого продали в подпольные бордели, их найти оказалось проще всего. Напасть на след приобретенных через аукцион частными лицами, особенно если это было единичные случаи, было практически невозможно. В бандитской бухгалтерии к их именам в лучшем случае прилагались чеки за оплаченные авиаперелеты, и если по Европе это еще как-то позволяло продолжать поиски, то в случае с переправкой рабынь в страны Африки или Азии, нити обрывались, возможности Европола были не безграничны...

Одной из спасенных в клинике оказалась та молодя женщина из контейнера, с которой бандиты развлекались на третью ночь плавания. Она ужасно похудела, поникла и выглядела лет на пятнадцать старше, чем была на самом деле. Инна искренне обрадовалась Миле, но рассказывать о себе или спрашивать ту, как ей жилось, не стала. Удивительно, она не потеряла присутствия духа и жажды жизни, часто плакала, но и ликовала, что сможет снова увидеть детей.

— Ты уже говорила с ними? — спросила Мила.

— Нет, они же малыши совсем... , — всхлипнула Инна, — я говорила с мамой. Они у нее сейчас. Муж запил после того, как я исчезла. Думал, я сама сбежала...

— И что же теперь? — не удержалась от высказывания собственных страхов Мила.

Инна вздохнула и понимающе посмотрела на подругу. Она была ненамного старше, но страдания сделали ее только мудрее, о чем разрываемая противоречиями Мила могла только мечтать.

— Теперь? Я буду жить, — мягко взяв Милу за руки и по-матерински глядя в глаза, словно желая передать той часть своей уверенности, поведала женщина. — Буду работать, растить детей. Это главное. А муж? Тут я ничего сделать не могу. Сможет сам преодолеть знание того, кем я была, возможно и я смогу вспомнить, как любить его... ради детей... А нет — так нет. Теперь мне мужчины по гроб жизни сдались, сама понимаешь...

О судьбе других девушек из их контейнера Инна почти ничего не знала. В отличие от Милы, она провела в распределительном центре господина Вильгельма почти месяц. Единственной знакомой, с кем она попала в дешевый бордель в приморском немецком городке, была Карла. Та погибла в первый же месяц, попав под руку в пьяной разборке — кто-толкнул ее, и она неловко упала, расколов голову об угол порога.

Хоть и расстроенная, Мила от чего-то ей позавидовала...

По окончании первого курса реабилитации Максим перевез Милу к себе. Швы со свежих порезов сняли, ушибы залечили, еще предстоял долгий мучительный курс косметических процедур по лазерному удалению шрамов, психотерапия, предоставляемая программой, но для этого уже необязательно было находиться в клинике.

— Мила, вы мне ничем не обязаны, — от волнения он снова перешел на официальный тон, — просто, ваши показания очень важны, вы пока не можете уехать, а в домашней обстановке, думаю, вам будет удобнее.

Она не возражала. Возвращаться в Россию пока было опасно — кто знает, на что способен Александр Борисыч, чтобы заткнуть ее. Против него не было найдено никаких прямых улик, значит это только ее слова против его слов. Прилетевшая мама рыдала, узнав, что дочь не вернется в родной дом.

— Когда же все это кончится? — всхлипывала она, обнимая, поглаживая, всматриваясь в любимое дитя, словно не веря своим глазам.

Миле было приятно, щемило сердце от ее боли, но без оглядки принять поддержку и любовь не получалось. Она застывала от материнских нежностей, боясь неосторожным словом прорвать завесу и вылить на близких еще больше горя своими признаниями. Пусть лучше они не знают точно, что с ней делали... что она, позволяла с собой делать...

— Мамочка, все закончилось, не плачь, пожалуйста, — умоляла она, — мне от этого только хуже. Не надо жалеть меня. Мне повезло, я жива. Да, как прежде уже не будет, но я с этим смирилась, и вам тоже нужно.

Мама кивала, не в силах оторваться, отпустить хоть на мгновение, но и ей пришлось уехать — жизнь шла свои чередом.

За недолгим затишьем в клинике наступила череда утомительных допросов. Кто только ее не расспрашивал — обо всем. Мила рассказывала открыто, без стыда выворачиваясь наизнанку, не утаивая самых мерзких подробностей, словно со стороны наблюдая за происходящим. Этому ее научил опыт полного подчинения — абстрагироваться от себя, уходить в неведомые дали, оставляя лишь оболочку, призрак.

Ей верили и не верили.

Прилетевший из России генерал, присланный разбираться с российскими подданными, оказавшимися в программе, выслушав, обозвал пустышкой, выдумавшей всю эту историю для привлечения внимания и оправдания собственной развратности, сейчас бесстыдно позорящей уважаемого человека.

— Неизвестно, где эта шалава болталась, если и правда, что ее похитили. Какие там приключения на свою задницу нашла, скитаясь по Европе! Но вернулась она в Россию сама, умоляла взять ее хоть служанкой, надавив на жалость бывшего начальника, а потом воспользовалась ситуацией и соблазнила его сына, за чей счет и жила припеваючи, купаясь в дорогих тряпках и драгоценностях!

Мила не стала дальше выслушивать брызгающего слюной, высокого, убеленного сединами, представительного человека. Возможно, он и правда верил во что говорил, и пылал праведным гневом, а не был подкупленной пешкой.

— Что ж... спасибо, что хоть сейчас озаботились судьбой русских женщин, продаваемых, как скот на рынке, — сквозь зубы выдавила она. — Желаю,...  Читать дальше →