Верю, надеюсь, жду. Часть 5: Чудо & Эпилог

совсем не так уж и плох. Столько всего интересного у нее впереди! И совсем неважно, как причудливо должны были выстроиться звезды, чтобы этот день наконец настал.

***

Эпилог.

Два года спустя.

Вера паркует машину рядом с детским садом, спеша после работы успеть забрать Нику. Та терпеть не может оставаться одной из последних, закатывая матери громогласные скандалы, словно в отместку за хорошее поведение в течение дня — в саду она идеальный ребенок, воспитатели не нарадуются.

Своим диким, неугомонным нравом она очень напоминает старшую сестру в детстве, та также испытывала материнское терпение, доводя до отчаяния и вгоняя в комплекс плохой матери. С Никой Вера уже гораздо опытнее, легче пресекает капризы и истерики, умело не впадает в крайности, отвлекая и переключая внимание девочки. С малышкой не было бы вообще никаких проблем, если бы папы ее еще так не баловали. Девочка мастерски для своего нежного возраста научилась манипулировать обожающими ее мужчинами, легко добиваясь всего, чего не захочет ее маленькое сердечко.

Вера вздохнула, успокаивая и с трудом пристегивая перевозбужденного, соскучившегося ребенка в авто-кресле. Она еще могла понять Виктора, у которого сын, и он изначально был плохо подготовлен к извечным фокусам с дрожащими ресничками и искривленным в обиде розовым ротиком, с помощью которых маленькое чудовище обводила отца вокруг пальца. Но вот Олег! Он то чего велся? Они же прошли через все это с Дашкой. И вон, что выросло — упертая, самоуверенная, бесстрашная девица, не считающаяся ни с чьим мнением — ей слово, она тебе десять в ответ — и самое ужасное, что зачастую оказывается права!

Олег лишь смеялся в ответ на упреки жены, продолжая восхищенно баловать Нику и подзадоривать Дашу во всех ее начинаниях. Вот и сейчас та вздумала уехать обратно, жить с бабушкой и дедушкой, чтобы отучиться последние два школьных года дома, а потом там же поступить в университет. Вера знала, что дочь мечтает после совершеннолетия затребовать в опеке информацию о своих биологических родителях, хочет найти, познакомиться с настоящей матерью. Сердце тревожно сжималось от этой мысли. Хоть они с Олегом никогда не скрывали от детей факта усыновления, всегда старались предельно честно, в соответствии возрастом рассказывать все, что знали, было страшно подумать, что однажды они могут потерять их, что те, покинув гнездо, могут не вернуться...

Вера с нежностью взглянула в зеркало заднего вида на притихшую Нику. Но ведь такое может случиться с любым ребенком, необязательно приемным, и эта малявка может однажды сбежать, решив, что уже достаточно насмотрелась на нетрадиционную модель семьи, ища чего-то другого. Это пока в ее мире все случается так, как должно — два папы и одна мама? А что, может быть по-другому? Как по ней — так чем больше преданных, послушных ее воле, любящих взрослых, тем лучше.

Им неплохо жилось в Копенгагене, но несмотря на лояльность и терпимость, присущую скандинавам, и здесь они не могли жить настолько открыто, как бы хотелось. Для всех знакомых Олег представлялся младшим братом Виктора, приехавшим за ним вместе с семьей вагончиком, в поисках лучшей жизни. Со временем у них появились друзья, знавшие об истинном положении дел, без предрассудков, оставлявшие за ними право жить, как хотят, но трубить о факте тройного союза они все же были не готовы.

Тем не менее косых взглядов на них здесь было в разы меньше, чем дома. Свои вторые половины тут называли не супругами, а партнерами, и всем было абсолютно до лампочки, какого пола этот партнер, какой расы, единственный он или нет. Здесь Вера не носила ярлыка «старородящей», так как большинство местных обзаводились семьей только к годам 35—40, и наличие у сорокалетней женщины двух детей дошкольного возраста было вполне нормальным и естественным, шоком скорее была дочь-подросток.

Припарковавшись возле дома, вытащила Нику и понесла на руках. Только переступив порог, девочка стала вырываться:

— Па-па-па, — требовательно закричала она. Речь пока давалась ей тяжело, в головке путались русские, английские и датские слова, но ее это не смущало, она как настоящая принцесса была уверена, что найдет понимание у своих подданых.

Да что взять с ребенка, они сами находились в той стадии языкового развития иммигрантов, когда родной уже забыли, а местный так толком еще не выучили. Дашка гораздо быстрее них нахваталась местного подросткового жаргона, но, хоть и обзавелась друзьями, все же видимо чувствовала себя недостаточно своей. Один Даня не парился с языковым барьером, быстро и уверенно перейдя на датский, как не заставляли его родители говорить по-русски хоть с семьей.

Виктор на ее удивление был уже дома, подошел поцеловать жену и забрать из рук обожаемого монстрика.

— Олег задержится, — предупредил он, — хочешь передохнуть, ласточка, замоталась сегодня? Я заказал пиццу, как-нибудь отстреляюсь один с этой неугомонной троицей.

Вера благодарно кивнула. Рождение Ники, конечно, было самым настоящим чудом, но заставило всех троих всерьез озаботиться вопросом последующей контрацепции — трое детей на троих работающих взрослых при их образе жизни было абсолютным пределом. Еще слишком свежи в памяти бессонные ночи первых месяцев после рождения малышки, та, возможно, из-за последствий кислородного голодания во время родов, была очень неспокойной, плохо спала, практически все время находясь на руках или вися на груди. Только после года удалось приучить ее хоть изредка спать у себя в кроватке, до этого она полноправно претендовала не только на все материнское внимание, но и на место в ее постели и днем и ночью. Виктор, будучи более уступчивым к детям, может, все так и оставил бы, наслаждаясь близостью с Верой втихаря, урывками, но Олег решительно стал воплощать план отселения малышки, перенося ее уже спящей к себе, чтобы хотя бы вечерами иметь возможность разделять компанию жены без лишних свидетелей.

Вера, быстро приняв душ и переодевшись, не оставляет Виктора одного на растерзание, идет на кухню помогать с ужином и Дане с уроками.

— Мам, я останусь сегодня у Корин, — заявляет Даша, даже не подумав ради приличия спросить разрешения, закидывая рюкзачок на плечо и мимоходом засовывая кусок пиццы в рот.

— Я отвезу, — решительно вскакивает Виктор. Даша недовольно кривится, но сдерживает возмущение.

Она искренне привязана к «дяде Вите», и хоть давно уже не ребенок, видит и понимает происходящее, предпочитает молчать. Лишь однажды, еще до рождения сестренки, она язвительно спросила у матери, знает ли та сама, от кого беременна, но получив заслуженный втык от отца, слышавшего этого нахальное заявление, примолкла, лишь иногда Вера ловила насмешливый взгляд с едва заметной толикой гордости и уважения — ее предки то еще учудили.

Если сами мужчины еще и томились вопросом, кто же из них дал жизнь маленькому тирану в юбке, то вслух этого не обсуждали, решив оставить все как есть. Пока Ника была абсолютной копией Веры — с пушистыми, каштановыми локонами, золотисто-зелеными глазами, нежными прозрачными щечками и смуглой кожей. Если и был мужчина, на которого она была похожа — то это дедушка Миша, отец Веры, безоговорочный фаворит всех своих внуков. Характером же она была настолько самобытна, что пока было сложно сказать, что являлось частью ее врожденного темперамента, а что приобретено от постоянного общения с обожающими ее взрослыми.

Уложив малышей, Вера сидит на кухне, ожидая возвращения мужей. Первым приезжает Виктор. Застав Веру одну, в тоненьком шелковом халатике на голое тело, глаза его загораются, он подхватывает женщину на руки и тащит свою смеющуюся жертву в спальню.

— Устала, ласточка? Хочешь массаж? — мягко предлагает он. Вера усмехается, знает она, чем эти массажи заканчиваются, но снимает одежду и ложится лицом на постель, отдаваясь во власть сильных, чувственных рук, разминающих затекшие мышцы.

— Меня возьмете в компанию? — раздается в ее разомлевшем сознании голос вернувшегося Олега.

Вопрос риторический. Они спят с ней либо по отдельности, когда другому без надобности, либо все вместе, ни у одного нет приоритета. Только Верино абсолютное нежелание секса может командовать парадом. Но сейчас, когда она вырвалась из первого, самого тяжелого года с круговоротом кормежек, пеленок и бессонных ночей, она редко отказывает своим мужчинам, и сама сходит с ума от желания, что они в ней рождают. Всех троих близость давно уже не пугает, став привычной, когда нет разницы, каким образом достигается удовольствие, пока все вместе стремятся к пику, разделяя наслаждение поровну.

После лежат, обнимая все еще вздыхающую от счастья Веру.

— Люблю тебя, родная.

— Люблю тебя, ласточка.

— А как я вас люблю, — тихо признается женщина, благодаря за любовь, за преданность, за эту жизнь, за то, что переступили через себя ради нее. — Больше всех на свете.

Конец.