Сила искусства

Но делал это так, что со стороны казалось — более суток. Нанесёт несколько нужных штрихов и берёт в руки палитру с красками для портрета Нины Георгиевны. Помажет у маршала височки и — вновь, к милому портрету...

Поскольку полотно для портрета маршала было без предварительной грунтовки, Боря для его создания применил графический приём, называемый в изобразительном искусстве «сухая кисть». Основой этой техники является нанесение краски на жесткую кисть, без каких либо связующих веществ. Некоторое время художник растирает эту краску по палитре, чтобы добиться равномерного распределения её по ворсу. Когда же кисть становится почти сухой (отсюда и название техники), работает ею по фактурной поверхности полотна.

Излишне «жирная» кисть может испортить рисунок в любой стадии работы. Здесь требовались: верный глаз, чувство меры, твёрдая рука и наглая уверенность в успехе. Всё это у девятнадцатилетнего рядового Бориса Николаевича Большакова, имелось в избытке.

Ещё до Армии, он пользовал сухую кисть для «быстрых» пейзажей, натюрмортов, и лиц людей, придуманных «из головы». Портрет конкретного человека рисовал впервые.

Со словами: — Лиха беда — начало! — он приступил к созданию шедевра.

Простым карандашом, так, чтобы линии графита были едва приметны, нанёс общие черты сурового лица и задумался над тем, каким колером воспользоваться?

«Английская красная» — излишне кирпичного цвета... «Архангельская коричневая» — чересчур тёмная... «Сажа газовая»? Бррррр. Никуда не годиться. Из-за этого траурного цвета, вся канитель с переделкой и случилась...

Взгляд остановился на тюбике с чёрным «Тиоиндиго».

В чёрно белом варианте масляная краска «Тиоиндиго» даёт холодный оттенок, близкий к тёмно-синей гамме. Вполне приемлемый цвет для официального портрета министра обороны Советского Союза.

Прикинув, конечный результат колера, Большаков остановился на ней.

И не ошибся. По расцветке портрет получился солидный и красивый.

Моложавый маршал в полевом кителе и полевой фуражке воззирал поверх предполагаемого строя строгим взглядом военачальника. Крупные черты волевого лица одушевляли очки в роговой оправе, сквозь стёкла которых взгляд слегка прищуренных глаз смотрел требовательно и по-отечески внимательно.

Погоны с маршальскими звёздами и накладным гербом, дубовые ветви на воротнике кителя, флажок члена Верховного Совета СССР на отвороте лацкана, говорили о государственности мужа. А две Звезды Героя и двенадцать рядов орденских планок, подтверждали проявленную им отвагу при выполнении воинского долга по защите Отечества...

— Таки получилось! — то ли с удивлением, то ли с восхищением сказал старший лейтенант, принимая от Большакова законченную работу. — Показать начальству надо. Не перепачкаюсь в краске-то?

— Неа, — заверил Большаков. — Краска без растворителей, хорошо впиталась и теперь её ни солнцем, ни водой, ни руками не размазать...

...

После ужина Большакова вызвали «на ковёр» к самому начальнику политотдела армии генералу Репину!

В бараке, где располагался временный штаб полигона, солдату приказали ждать.

Он присел на краешек стула и слушал, как громогласный голос генерал-майора распекает кого-то из подчинённых.

Наконец офицер-адъютант показал на неплотно прикрытую дверь.

Не без робости рядовой Большаков вошёл в указанную комнату и доложил о своём прибытии.

В просторном помещении вдоль длинного стола сидело, по меньшей мере, два десятка офицеров: званиями от майора и выше. За дальним краем стола восседал сам генерал-майор Репин — крупный рыжеволосый мужик вольный наказать или помиловать каждого, кто присутствовал на заседании. В воздухе ещё стоял наэлектризованный воздух недавнего нагоняя.

На веснушчатом лице самого генерала было нешуточное раздражение, да что там — злость!

Визит рядового солдата в такую гремучую смесь из начальников был равносилен прыжку в развёрзнутый кратер действующего вулкана.

Все лица, присутствующих за столом офицеров, повернулись в строну явившегося. И все они были осуждающе суровы, словно вопрошали: «Да как ты, посмел сюда явиться, салага?!...»

— Что? Кто? Зачем? — спросил генерал. И, видимо вспомнив, неожиданно для всех, сменил интонацию голоса. — Большаков? Это ты портрет Андрея Анатольевича нарисовал?

— Так точно, я! — отважно ответил Большаков.

— Инициатива тоже твоя?

— Так точно!

— Хорошо сделал, молодец! Вручим его, как подарок, министру от штаба нашей армии...

— Служу Советскому Союзу! — как полагалось, зыкнул солдат.

— Чем же тебя за эту работу поощрить, рядовой Большаков?... Хочешь, отпечатаем авторское свидетельство? С моей подписью и печатью штаба армии?..

Лица, повернутые в сторону Большакова, благожелательно улыбались: «Соглашайся, счастливчик, пока предлагают...»

«Проси отпуск на родину», — подсказал Большакову «Борис». Две другие ипостаси были за этот же вариант.

— Благодарю за свидетельство! — сказал Большаков. — Но солдату, самая лучшая награда — краткосрочный отпуск на родину...

Доброжелательные улыбки сидящих за столом, сменило осуждающее выражение: «Каков наглец! Ещё смеет, что-то требовать!»

— Хорошо, — сказал генерал. — С какого месяца в Армии?

— С начала ноября, товарищ генерал-майор.

Репин что-то в уме прикинул и удовлетворенно кивнул:

— К лету будет больше, чем полгода. Нормально. Подполковник Поляков...

Названный офицер проворно поднялся со своего места.

— ... по прибытии в свою часть, распорядитесь передать начальнику штаба полка мой личный приказ. «За образцовое выполнение задание командования, предоставить рядовому Большакову десятидневный отпуск, с правом выезда на родину»...

— Есть, передать ваш приказ о предоставлении краткосрочного отпуска рядовому Большакову! — счастливо светился замполит Поляков.

Все головы, сидевших за столом совещания, благосклонно провожали уходящего рядового подобострастными лицами: «Каков молодец! Выпросил-таки, что хотел, сучара...»

...

Учения начались внезапно. По крайней мере, для Большакова.

Когда, в окружении таких же «богомазов» и полигонной обслуги из срочников, «кусков» и младших офицеров, он выходил на террасу полигонной столовой, освещённое утренним солнышком крыльцо, накрыла моментальная тень, пронеслась над крышами ближайших строений и с оглушительным рёвом реактивного двигателя обозначилась стремительно удаляющимся точкой «МИГа».

Из голубого неба, в район столовой, с пронзительным воем падало что-то массивное. Оно походило на железную бочку из-под дизельного топлива и, казалось, сейчас грохнется на головы тех, кто с разинутыми ртами зевак, здрав головы, пялился на это «что-то».

— Ложись! — что есть силы, заорал ветеран с погонами старшего лейтенанта. — Воздух!

Солдатня и офицерьё, кто, где стоял, так и рухнули на землю.

«Сейчас, как рванёт!... « — успел подумать Большаков, прикрывая голову пилоткой и ладонями рук.

«Пиздец! — констатировал сообразительный «Петрович» — По-своим ебанули...»

«Бочка» по стремительной инерции унеслась за крайние строения и, где-то там, негромко бухнула. В безупречное голубое небо апрельского дня начал подниматься густой столб чёрного дыма...

Понимая, что «бомбёжка» временно отменяется, народ, смущённо переговариваясь, стал подниматься с земли и отряхиваться.

Тут новая волна стремительных теней пронеслась над строениями полигона, оглушив приходящих в себя человечков, неимоверным рёвом многих двигателей, превратилась в исчезающие чёрточки реактивных штурмовиков и, тут же, дальняя сопка, освещённая мирным солнышком, покрылась густым «кустарником» многочисленных взрывов.

За первой волной бомбометателей, понеслась вторая, третья...

Чёрный столб дыма, продолжающий подниматься вертикально вверх, оказывается, был не чем ...  Читать дальше →