Джек и Джеки. Часть 1: Побег

Я так ошалел, что все-таки сказал ему про это.

— Вот как? — спросил мистер Дженкинс, пристально посмотрел на меня (я, наверно, был весь багровый, так горели щеки) и сказал: — Ложись на спину.

Я лег, а он пристроился у меня в ногах, раздвинул их — и...

— Что вы делаете? — крикнул я.

— Лежи спокойно, — отозвался тот. — Ты сильно возбуждена. Это очень хорошо, я как раз хотел проверить... Это значит, что ты уже наверняка полноценная девушка. Приготовься, сейчас будет очень приятно. ОЧЕНЬ...

Никогда не думал, что может быть так страшно оттого, что ожидаешь приятного. Мистер Дженкинс раскрыл мне вагину и... стал лизать ее! Языком!

Я, наверно, орал и катался кошкой по койке — так это было невыносимо. Мистер Дженкинс крепко держал меня за бедра, и мне казалось, что я прикован к постели, и между ног в меня входит жидкий огонь, прожигая до костей. А потом это бешенство достигло высшей точки, и я стал падать в какой-то цветной колодец без дна, и сквозь меня проходили радуги и молнии, пронзая меня заживо...

— Ты очень чувственная девушка, — сказал мистер Дженкинс, вытирая лицо одеялом. — Похоже, что гормональная система работает на сто десять процентов. Потом мы еще кое-что проверим... Ну как, Джеки? Ты в порядке?

Я не мог говорить. Я парил в каком-то запределье, не имея веса, а рядом был ОН — мой бог, подаривший мне ЭТО...

— Я буду делать тебе так каждый день, сколько захочешь, — говорил он и гладил меня по голове, по плечам, по груди и бедрам, и мне казалось, что его руки лепят меня из сладкой пустоты, как пирожное...

***

Больница, в которой я лежал, была какая-то странная.

Кроме меня, тут никаких больных не было видно. Во всяком случае, по соседству со мной. Мистер Дженкинс объяснил, что это отдел редких случаев, поэтому так. Мне разрешалось выходить только в крохотный коридорчик — футов пятьдесят-шестьдесят в длину, не больше. Выход из него был под кодом, и мне туда было нельзя.

— Зачем меня тут держат? Я отлично себя чувствую! — жаловался я мистеру Дженкинсу.

— Понимаешь, твой случай настолько редкий, что мы должны тщательно исследовать тебя, чтобы исключить какие-нибудь неприятные сюрпризы в будущем, — объяснял тот.

— Вроде того, что у меня борода начнет расти?

— Вроде того...

Впрочем, скучать мне не приходилось. Во-первых, одно то, чем я стал, уже не давало скучать. Во-вторых, ко мне каждый день ходила куча всякого народа. Вначале на меня приходил смотреть какой-то суперважный дядька, похожий на киношного босса, потом заявилась еще целая компания таких же. Мистер Дженкинс сказал, что это ученые. Сам он говорил им «сэр», и вообще было видно, что он их уважает. У меня все время брали кровь на анализы, так что я опять весь исколотый, как в папашины времена.

А еще ко мне приходила сестра Глинни. Это была первая девушка, которую я видел вживую после самой себя, хе-хе. И она была классная, эта Глинни, это я сразу понял как парень. Точнее, как остатки парня...

— Привет, я Глинни, — сказала она, когда зашла ко мне. — А ты Джеки, да?

Она была хорошо старше меня, лет на десять, но все равно была очень классная и казалась молоденькой.

— Я знаю твою историю. Джеки... ты только не смущайся, ладно? Ты одна из самых красивых девушек, которых я видела, и... мы с тобой будем учиться быть девушкой, ладно? Ты, наверно, уже поняла, что это не так легко, как казалось раньше?

Да, это уж точно. Одни волосы чего стоили! Пока я разобрался, как с ними управляться, чтобы никуда не лезли и нигде не щекотали, пока научился подвязывать и заплетать в косу... а расчесывание! Это вообще пытка какая-то, хуже костра! Раньше я не понимал девчонок, которые коротко стригутся, и всегда морщился, когда видел таких в кино. И только сейчас понял, каково им... но все равно никогда не стал бы стричься. Каждый раз, когда я распускаю волосы и смотрюсь в зеркало, меня что-то щекочет внутри, будто какой-то локон залез в самое сердце.

Был такой греческий парень Нарцисс — он влюбился в свое отражение. Я, похоже, недалеко от него ушел... хотя это шутка, конечно. Просто я еще не до конца понял, что Джеки — это я сам.

Вообще девчонкам гораздо проблемней живется. Между ног вечно какая-то дрянь хлюпает, и надо все время подмываться. А с сиськами вообще беда. Соски у меня стали в сто тысяч раз чувствительней, чем были, и их теперь натирает любая ткань. А в лифчике ты, как в уздечке — давит со всех сторон, и еще впивается, будто врасти в тебя хочет. Раньше еще корсеты были — так это вообще жуть...

Так вот: эта Глинни стала учить меня краситься. Дьявол, ну как же это было трудно! Я и раньше никогда толком ничего не мог нарисовать, а сейчас такое малевал на себе — смех, да и только! Глинни и смеялась, и я тоже, но понемногу набивал руку, и вчера даже нарисовал себе почти нормальные стрелки. С ними и с тушью на ресницах я вообще как кинозвезда какая-то. От этих занятий с Глинни такое странное чувство, умильное и немножко стыдное, особенно когда она касается меня. Видно, я все-таки еще немножечко парень. Где-то внутри, в глубине души.

Но при этом я и девушка. И не только потому, что сиськи и все такое, а потому что... потому что мистер Дженингс.

Я впервые по-настоящему осознал, что все это всерьез и взаправду, и назад дороги нет, когда понял, что такое для меня Он. Иногда бывает, что вдруг понимаешь какую-нибудь простую вещь, которой раньше в упор не видел. Вот я и понял, как это называется.

Это называется «влюбился». Точнее, «влюбилась».

Вот оно как бывает, оказывается. И как тут не влюбиться, если он такой!... Такой умный, такой добрый, настоящий, такой очумительно красивый!..

И он каждый день делает мне ЭТО. Каждый день его язык пронзает меня, а я каждый день умираю этой маленькой сладкой смертью.

Это наша тайна. Я понимаю, что мне нечего рассчитывать на него — он ведь совсем взрослый, и он настоящий герой, а я пацанка, которая к тому же не умеет быть девушкой и не знает, как все это делается — как они охмуряют мужчин и все такое. (Ну, я ведь читал, и в кино видел, что у девушек свои тайны. Надо будет расспросить Глинни, только при этом постараться не краснеть.) Но то, что он мне делает... это же о чем-то говорит, да? Хоть сам он говорит, что это часть исследований. Плюс такая терапия.

— Оргазм — мощный стимулятор лимбической системы, — объясняет он. — Но это моя идея. Ты о ней не говори моему начальству, ладно? — и смеется.

Какое там «говори-не говори», если я и ему-то в глаза не могу заглянуть!

Как же это здорово, когда Он только входит и хитро смотрит на меня, и запирает дверь, и сразу мурашки по всему телу!..

— Ну что, Джеки? Пришло время нашей терапии? — спрашивает. Какое блаженство сразу раздеться перед ним и распахнуть ноги!... Зябкое, густое такое чувство — и стыд и бесстыдство сразу. Сильный стыд и сильное бесстыдство — это ведь почти одно и то же. Это когда телу так сладко и остро от Его взглядов, что оно начинает закипать против твоей порно рассказы воли...

Потом Он пристраивается на кровать, берет меня за бедра... Аааа! Даже когда пишу — влажно внутри. Он, кстати, научил меня делать себе приятно пальчиком. Но больше всего мне нравится делать это, когда Он на меня смотрит. А еще больше — когда он сам меня лижет.

Нет в человеческом языке слов, чтобы описать ощущение Его языка в тебе. Это как сверкающая смерть, которая неумолимо настигает и переполняет тебя, а ты погибаешь от восторга, и тут же одновременно рождаешься заново. Это самое потрясающее, что я испытывала в жизни, и ради этого я готова провести тут в больнице всю жизнь, хоть она и такая же тюрьма, как у папаши. Хотя на свободу уже очень хочется...

Еще мне бешено хочется, чтобы Он «подоил» меня, потискал мне сиськи....  Читать дальше →