Развеянный свет. Часть 5 & Эпилог

‒ Не надо, ‒ просит Маша, когда он легонько касается пульсирующей жилки на запястье.

‒ Извини. Не смог удержаться, ‒ виновато отдергивает руки Герман.

Глаза Маши наполняются слезами. Он не изменился, все еще считает ее ребенком и ведет себя с ней соответсвенно.

‒ Как я устала от того, что ты за меня все решаешь! ‒ шепчет девушка, с тоской глядя в его удивленные глаза.

‒ Маш! Это не так! — Герман поражен до глубины души. Ее свобода всегда была самым важным для него. Он забрал ее невинность, ее любовь, это то священное, что он забрать не мог. Он чуть не умер тогда, заставив себя от нее отказаться, чтобы дать ей возможность улететь, расправить крылья. — Я всегда хотел, чтобы ты была вольна в своих решениях!

‒ Освободил меня от себя, да? Считаешь себя очень благородным? Спасибо! — Машку распирает от злости, хочется накинуться на него с кулаками, выцарапать глаза.

‒ Маша! Я лишь дал тебе выбор! ‒ восклицает он, теряя остатки своего наносного безразличия. Он был дурак, если думал, что спустя все эти месяцы, они смогут увидеться, поговорить, не задевая раны друг друга — те, казалось, затянулись, но при малейшем прикосновении снова закровоточили. — Думаешь, мне легко было?

‒ Ты меня его лишил! Отмахнулся, как от глупого ребенка, решив за меня, что знаешь лучше, что мне надо!

Девушке слишком больно, горло разрывает огромный, твердый ком затаившихся обид. Вскакивает, не в силах продолжать этот разговор, выбегает на мороз, как была, в одной тонкой кофте, забыв куртку на стуле. Отбежав на пару шагов вдруг сгибается пополам, обхватив себя руками, пытаясь удержать клокочущую пустоту внутри, затягивающую ее внутрь, как бездонная черная дыра. Из горла с хрипом рвутся рыдания, но глаза сухие, безжизненные.

Подбежавший мужчина обнимает сзади горячими руками, прижимает к себе, удерживая на весу, пока она брыкается, не позволяя вырваться. Разворачивает к себе, впечатывает в свое тело, предлагая тепло и поддержку.

‒ Маша, Машенька, любимая, чудо мое, горе мое луковое, ‒ шепчет он, обнимая крепче и крепче, боясь снова потерять. Ему все равно, что на них смотрят как на сумасшедших — раздетых, обнимающихся на улице посреди зимы, все равно, что узнают, только бы она была рядом. Когда маленькое, хрупкое тело, замершее напряженным зверьком в его руках, наконец расслабляется и Маша начинает безудержно всхлипывать, намочив горючими слезами его рубашку, он облегченно выдыхает. Простила... Все еще любит... С остальным можно жить.

***

Сидя в знакомой мазде, Маша трепетно вбирает в себя забытые запахи, ощущения, тревожно вздрагивает, то и дело касаясь его руки на рычаге переключения передач, чтобы убедиться, что все происходит на самом деле, боясь проснуться и понять, что все снова оказалось сном, развеявшись с первыми лучами утра. Все еще всхлипывает, но уже не отчаянно, бессильно, а больше от невозможности удержать в себе ощущение безграничного счастья. Без него жизнь ее была проста и прозрачна, как стремительный луч света, бежавший к цели, встретившись с ним он преломился, распался, раскрасив жизнь всеми цветами радуги.

В его маленькой квартирке ничего не изменилось — также чисто и аккуратно, но в то же время пусто, гулко, как в склепе. Маша кидается раздвигать занавески, наполняя комнату сероватым зимним светом. Оглядывается, не понимая причины этой мрачности. Что не так, что исчезло от сюда, что придавало этому месту то теплое ощущение уюта и дома?

‒ Нужна елка, ‒ внезапно решает она. ‒ У тебя есть игрушки?

‒ Сейчас? ‒ удивленно приподнимает брови Герман. Он тоже чувствует эту пустоту, но полагает, что заполнить ее стоит другим, более приземленным способом.

‒ Ага, — Машка кивает. ‒ Съездим? ‒ умоляюще смотрит.

Разве он может отказать ей в такой мелочи?

Едут по магазинам. Находят дохленькую елочку в горшке, но Маше она кажется самой чудесной разлапистой красавицей. Покупают коробку шариков, гирлянду, кучу еды на вечер. Все же сегодня Новый Год, нужно отмечать!

″Раз не пишешь, полагаю, все хорошо? ″ — приходит сообщение от мамы.

″Да!!! ″ — Маша слишком счастлива, чтобы на долго отвлекаться от любимого.

″Ждем вас завтра тогда. Дольше я папу не удержу! ″ — предупреждает мать.

″Спасибо, мамчик. За все! ″

Герман заглядывает через плечо, пробегает глазами ее переписку.

‒ С Наступающим от меня поздравь, ‒ подшучивает он.

‒ Сам поздравишь, ‒ мстительно отвечает Маша. Пусть и не надеется, что легко отделался, папа ее кулаками не машет, но словом на месте распять сумеет.

‒ Жду — не дождусь, ‒ ласково стучит пальцем по сморщенному носику. Тоже мне — напугала. Да он ради нее горы перевернет.

Дома, благоухающая хвойным духом, наряженная елка и правда совершает маленькое новогоднее чудо, наполняя пространство искорками благодати, сверкая в сгущающейся темноте. Из кухни доносятся запахи еды, за окном поднялась метель, но Маше с Германом не до этого. Девушка немного испуганно косится на мужчину из под прикрытых ресниц, страшась близости.

‒ Иди ко мне, маленькая. Не бойся, — просит он, протягивая руку. Он истосковался по ней, хочет зарыться в щедрое, роскошное тепло ее тела и оставить позади все, что произошло. Маша нервничает, забыла его, по новой открывая для себя естественность его присутствия рядом.

‒ Хочешь в душ? ‒ спрашивает Герман. Все же она у него болотная фея, вода всегда помогала ей расслабиться.

Кивает.

Позволяет медленно раздеть себя, как в тот первый раз, по-тихоньку заново привыкая к его рукам, горящим глазам, большому телу так близко от ее. Герман не дает ей и пальцем пошевелить, аккуратно намыливает, взбивая пену на дрожащем теле, водит губкой, ополаскивает.

‒ Подождешь минутку? ‒ просит после того, как помог ей выбраться из ванны, закутав в большое полотенце. Сам быстро скидывает одежду и встает под душ. Член его, налившийся желанием, слегка подрагивает в такт энергичным движениям. Маша смотрит во все глаза, судорожно сглатывает, ощущая, что холод наконец оставил ее внутренности, а изнутри поднимается знакомая горячая волна, грозя все затопить на своем пути.

‒ Герман... я должна признаться тебе... я... — отворачивает голову, стыдясь, что не сумела сохранить ему верность.

Видя виновато склоненное личико, нетрудно догадаться, что ее гложет. Сам виноват. Прогнал. Не мог же он рассчитывать, что она, такая хорошенькая и очаровательная, останется без мужского внимания? Тем более, что и сам монахом не был, пытаясь забыть ее в случайных, коротких встречах с незнакомками.

‒ Маш... для меня это неважно, ‒ искренне заверяет, стараясь не представлять ее с другими. Есть вещи, которые лучше не знать и просто оставить в прошлом. Обнимает побледневшее личико ладонями, заставляет посмотреть на себя. ‒ Давай начнем с чистого листа? Хорошо?

Губы его, упавшие на ее рот, сонмом взвивают вихрь воспоминаний. Нет ничего чудесней его мягких, настойчивых поцелуев, что помнят ее губы так хорошо, ласкают так чутко, кончиком языка дотрагиваясь до прикушенной от волнения нижней губы, заявляя свои права на нее, уже без сомнений, терзаний, преград.

Берет за ладошку и ведет за собой в комнату, укладывает на постели, откинув полотенце. Кожа ее переливается в свете разноцветных елочных огоньков, волосы раскинулись волнующим, шелковистым покрывалом вокруг порозовевшего лица с бездонными глазами. Маша зябко поеживается от прохладного воздуха и он тут же накрывает ее собой, не давая замерзнуть.

Как быстро он становится таким же близким, как раньше, как легко сметает ее смущение, словно и не было разлуки. Нет ничего естественнее, чем лихорадочно метаться под ним, забывая дышать, вздрагивать, а потом и вскрикивать от каждого откровенного прикосновения. Его руки, его губы одновременно везде,...  Читать дальше →