Лёгкие деньги. Часть вторая из двух

в двери овина, Искор сообразил, что к нему привезли Анишку. Дверь со скрипом закрылась, и была подперта берёзовым поленцем.

Предводитель засунул кнут за голенища сапога. Выгнулся дугой, упираясь кулаками в спину, громко крякнул.

— Ну пошли, — выдохнул он, — всех богов нам в подмогу, и золота сверху! Не по грибы — ягоды. По бабы идём, хе-хе.

******

До сегодняшнего дня Искор нипочем бы себе не признался, что успел полюбить свой скромный... да что говорить — убогенький дом. Челядины и холопы, из чувства благодарности понемногу, да как умели строили его. И, в итоге, как случается у всего начатого на добровольно — безвозмездных началах, не достроили.

Волхв первое время бурчал, что лучше было бы жить в шалаше. Мол, и тому и другому просто суждено рассыпаться. Только в случае шалаша самое большее — расстроишься. А Искоровы «хоромы» вполне могли угостить трёхпудовым бревном промеж глаз.

Но со временем двор обжился хозяйственными постройками. В полуземлянке появилась какая-никакая мебель, кто-то потихоньку крал для волхва кур. Однажды притащили кроликов, и те начали плодиться как смерды под медовухой.

Жизнь приобрела все черты оседлой. И это, в силу характера, бесило. Но появилась привязанность, и против правды ничего не поделать.

Теперь же саженный детина, коего звали Сермёй, громил полюбившийся дом. Судя по звукам — переворачивал лавки, потрошил сундучки. Большая часть трав, резаных из дерева идолов, камней и прочего барахла совершенно ненужного нормальному человеку, валялась теперь у входа.

Сермя искал золото. И ему на роду было написано с этим обломиться.

Надсадный деревянный скрип перерос в нестерпимый грохот. Волец громил печь.

В груди мало-помалу начинала клокотать ярость.

Незванные гости не потрудились связать Искора. Справедливо рассудили, что жилистый паренёк, да без оружия, не представляет угрозы. Против конного, опять же, далеко не убежишь. Все на что хватило надзирателей — это отнять сапоги. Волхв же, в свой черёд, рассудил, что поступили с ним так не из человеколюбия, а обыкновенной лени.

Базык, русый парнишка с куцыми усиками, и стрижкой «под горшок» сидел на пне, который прежде использовался для колки дров. Искора он усадил напротив себя, на голую землю. И теперь, подперев грязным кулаком подбородок, с любопытством шарил по волхву серыми глазами.

В дар от природы Базык получил довольно смазливую внешность. Резковатые черты лица, и полные губы, какие отчего-то нравятся женщинам. Как бы в равновесие этому на лице имелись нездоровые пятна прыщей и куцая растительность. Искор знал, что с прыщами вольцу помогло бы расстаться регулярное умывание правильно настоянной ромашкой. Но знание он решил попридержать до подходящего момента.

С плешивой бородёнкой и усиками, напоминавшими свиную щетину, помогла бы справиться даже самая тупая на свете бритва. Но и эту мысль волхв не стал озвучивать — тем более что здесь, в Алатырских землях, отсутствие растительности у мужчины почиталось за уродство.

По левую руку от Базыка скучал Молш. Зрелый мужчина, смуглой кожей, высокими скулами и степным разрезом глаз походивший на Айне. Длинные черные волосы его были заплетены в косу, а борода изуродована на Сычовый манер. За поясом блестел украшенный хитрыми узорами военный топорик.

У вольцов не в чести носить настоящие имена. И волхв очень быстро понял, отчего Молша прозвали Молшем — воин постоянно молчал.

— Сенокосник, ну скажи, где бражка запрятана, — сказал, покачиваясь на пне Базык. — Выдай тайник-то. А я тебе это... нож подарю. Хошь?

— В который раз тебе говорю, нет у меня ни браги, ни медовухи, ни пива, ни чего такого. Да и где б я все это варил, присмотрись?

Базык грустно вздохнул.

— А можеть ты и впрямь волхвина? Наколдуй.

— Умей влохвы колдовать медовуху, не пришлось бы добрым людям их сжигать.

Брови вольца удивленно приподнялись. Затем опустились.

— О! Я понял. Их любили б?

— Нет. Они бы спились и вымерли.

Парень почесал щёку.

— А ты не дурак, травник. Можеть все так и было, а? Люди тока и делают, что свистят. Вот и про сжигания разные насвистели. Ну что, наколдуешь?

— Такого не умею.

Солнце поднялось над горизонтом, разгорелось, обещая жаркий день. Туман сел на травы, густой, без единого ветерка воздух сделался пряным, влажным. Душным.

Молш закатил черные глаза к небу. Что-то пробурчал на неизвестном Искору языке, сплюнул под ноги.

— Надоело, — буркнул он, обращаясь к Базыку. — Буду девку смотреть. Сиди тут.

— Дырку в ней не прогляди, глядун, — вполголоса бросил Базык.

Смуглый пинком отбросил поленце. Топорик со стальным звоном вонзился в притолоку. Рядом с ним ужалил рассохшееся дерево кривой нож. Молш расстегнул кафтан, поправил штаны. А затем скрылся в полутьме овина — за его спиной хлопнула дверца.

— Я апосля тебя побла... погля... смотреть буду, в общем. Понял? — крикнул ему в след прыщавый. Пробурчал под нос: — Сыч, древний хер. Сам — то не на рубку пошел. Не дело, одно удовольствие. Пытай да щупай, а мы тутава печемся со сратой робой.

— Да вы ж с ней земляки, — не выдержал Искор. — По говору слышу. Ты с восточного порубежья, и она тоже. Ошьевец, может быть, или где-то под ним. Может вы из соседних деревень, неужели не жалко?

Базык бросил на Искора неприязненный взгляд.

— Тоже мне, иньша нашелся, мораль читать. Вы, северяне обгаженные, все как один балаболы. Тока бы чо сказать. Баба она и за Большим Камнем баба. Тока эта простая да скушная, как жизнь чернеца, и все тут.

— И все ж таки не жалко? — продолжал Искор.

Из овина донесся сдавленный писк.

— Я не для того пошел к во... воинам, в общем. Не для того за железо берусь, чтобы смердятину да рабов жалеть. У кого судьба на коне скакать, а у кого на кортах стоять, булки раздвинув. Это замысел богов, и я супротив него переть не смею, и тебе не советую. Наколдовал бы мёду, а то ты никакой не волхв, а хрен собачий. И надо бы по уму тебя прирезать, бесполезного.

Искор задумчиво посмотрел на солнце. Протянул к нему руку.

— Ладно, — вздохнул он, щелкая пальцами, — будет тебе колдовство.

Оголовье посоха, выполненное в виде лисьей головы, змеёй метнулось к удивлённому лицу Базыка. На огромной скорости врезалось в переносицу вольного брата.

Парень кубарем слетел с пенька, смешно подбросив ноги. Но тут же, едва спина коснулась земли, оказался на ногах. Удар свернул вольному брату нос — кожа посинела, раздулась. Рот и подбородок залила кровь.

Искор вскочил мгновением позже. Встал, выставив правую ногу вперёд, крепко держа перед собой посох.

Пятерня Базыка коснулась лица. Волец удивленно посмотрел на окровавленную ладонь.

— Ш-шука, — пробулькал он.

Рука метнулась к рукояти сабли. Резким движением выдернула клинок из ножен — сталь довольно зазвенела.

— Пиждеш тебе, шенокошник, — пообещал Базык, ловко играя оружием. — Я ф компфании луффый шабельшык. Умрёш небыштро.

Сабля зашипела в руках парня, выписывая коленца клинком. Сталь ослепительно блестела на солнце. Этим верчением сабельщик попытался сбить Искора с толку, и, когда решил что самое время бить, шагнул далеко вперёд, занеся руку над головой.

Лезвие должно было разрубить Искорово плечо как раз в тот момент, когда подошва сапога топнула по земле. Сила удара, помноженная на вес Базыка, развалила бы тело до самого сердца.

Но волхв был к манёвру готов, и встречный шаг. Только чуточку пораньше.

Дерево посоха с костяным стуком ударило по задранному локтю сабельщика. Силы Искор не пожалел — Базык вскрикнул. Сжался, прижимая к груди сломанную руку. Сабля, звякнув, упала в пыль.

Нижний конец посоха тут же саданул противника под колено. Набалдашник взметнулся к небу, чтобы со свистом и гулом опуститься на темечко. По двору пронёсся звук, похожий на тот, какой издает камень, когда по нему бьёт умаянный ...  Читать дальше →