Развеянный свет. Часть 2

вожделение, вмиг поднявшееся прибойной волной, смело все другие чувства на своем пути. Та проснувшаяся, требовательная жажда, не нашедшая логического завершения в сексе, сейчас требовала продолжения, тело девушки отзывалось горячо и яростно на каждое прикосновение, стремясь к разрядке. Герман присел, сменив руки на губы, подтягивая Машу к кончику стула, заставляя откидываться назад все дальше и дальше, ощущая затылком влажный холод, идущий от окна. Ее не волновало, что свет не погашен, а в сгущающихся сумерках с улицы легко увидеть ее силуэт, она вообще не способна была думать, ведомая его искусными руками и языком все дальше и дальше по сумеречной дороге экстаза.

Очень скоро она застонала, затряслась, сама судорожно дергаясь на его пальцах, но он не дал ей передышки. Несколько раз широкими движениями языка облизал от содрогающейся в оргазме вагины до оголенной головки сверхчувствительного клитора, чувствуя солоноватый вкус крови на губах, и снова проник двумя пальцами внутрь, не позволяя ей выпасть в небытие и расслабиться.

— Хочу еще, Мэри, — хрипло приказал он, впиваясь обезумевшим взглядом в ее преображенное оргазмом лицо, — кончи для меня еще.

Маша не имела понятия, возможно ли такое в принципе, но словно бабочка, нанизанная на его пальцы, не могла сопротивляться, порабощенная его властным голосом, жестким лицом, скоро почувствовав, что внутри под его легкими постукиваниями, снова начинает разгораться все сжигающее на своем пути пламя.

Она кричала от восторга и содрогалась от наслаждения. Не помнила, в какой момент он засунул пальцы свободной руки ей в рот, заставив почувствовать свой собственный вкус и сосать их, сосать причмокивая, с остервенением, как самое чудесное лакомство на свете.

Чувствуя приближение ее нового оргазма, Герман, поднялся и обрушил поцелуи на трепещущий рот, одной рукой продолжая вести ее к пику, а другой вцепившись в мягкую плоть груди, уже не в силах думать, не больно ли ей. Весь его самоконтроль сосредоточился на том, чтобы не вонзиться в нее сейчас. Он сам испугался, насколько сильно припухшей, покрасневшей выглядела ее до этого аккуратная, а сейчас развороченная тараном его члена, дырочка, проклиная себя, что надо было быть поосторожнее. Но как он мог? Когда она сама пришла и протянула свою невинность на раскрытых ладонях. Он не знал, как смог бы сделать это по другому тогда. Сейчас же ему важно было хоть немного компенсировать ей за причиненную боль, забыв о себе, снова и снова скидывая в пучину оргазма.

Маша лихорадочно металась, в глазах потемнело, в ушах гулко стучала кровь, но она продолжала следовать, куда он вел. Хотела, чтобы он вошел, покрыл ее, хотела его член, разрывающий, растягивающий ее до предела, на смену ловким пальцам. Тянулась к нему руками, пытаясь стянуть штаны со спины, но он не давал. Тогда в отчаянии, просто ухватилась ладошкой за твердый как камень отросток, сжимая его через трикотажную ткань штанов, неумело поглаживая, лаская, поражаясь тому, как он поместился в ней ранее, взмывая вверх от этой мысли, и тут же доведенная до края, распадаясь на осколки, когда все тело конвульсивно задергалось как в припадке, а рот открылся в немом крике, но обхвата ладони не отпустила, ощущая, что он тоже глухо рычит, содрогается, впившись рукой ей в грудь, а под ладошкой ощутила расплывающуюся через ткань влагу его семени.

Крепко обнявшись молчат, восстанавливая дыхание, слишком пораженные силой собственных чувств.

— Спасибо, — шепчет девушка.

— Машка... ты — чудо, — нежно целует закрытые в неге глаза. Ему уже не до поддразниваний. В какой-то момент она перехватила у него контроль, заставив извиваться в муках и кончить лишь от прикосновения ее рук, как какого-то пятнадцатилетнего юнца!

После ведет ее в душ, помогает одеться, со стыдом замечая красные отпечатки своих пальцев у нее на груди и бедрах.

— Ничего, не переживай, — просит она, — мне совсем не больно.

Купается в озерах ее глаз, таких глубоких, спокойных сейчас, до самых краев полных любовью.

В машине, пока везет ее домой, не разговаривают, боясь словами нарушить то зыбкое, что происходит между ними. Она, немного неуверенно кладет ему руку на бедро и поглаживает — слов не нужно, и так понятно, что это «я люблю тебя».

— Когда мне можно снова прийти? — смущенно спрашивает, испугавшись, что все вдруг кончится, как и началось, мимолетной кометой пронесясь по ее жизни и спалив ее дотла.

— А ты хочешь еще прийти? — с неуемной тоской спрашивает Герман, кляня себя за излишнее благородство и внутреннюю необходимость дать ей шанс передумать.

— Да. Ты ж согласился, чтобы я стала твоей любовницей, разве нет?

Хочется закричать — «Какая ты к черту любовница? Жить без тебя не могу!», но лишь закрывает глаза, признавая ее правоту. Не может обязать, нагрузить ее своими чувствами, тогда по-девчоночьи возомнит себе их светлое будущее и никогда не бросит его, а ему такая задача после сегодняшнего уже будет не по плечу.

— У меня уроков нет в понедельник после обеда.

Герман вспоминает свое расписание, в пятницу с утра ему на сутки, потом три дня выходных. Будет время разобраться с Вероникой, остается надеяться, что та скандал устраивать не будет.

— Я буду ждать, маленькая. Продолжим наша уроки? — мягко, иронично отвечает, больше смеясь над собой, а не над ней.

Маша вспыхивает. Еще плохо его знает, чтобы различать оттенки чувств за пошлыми словами.

— Дай мне свой телефон, — решительно требует.

— Зачем?

— Я тебе не доверяю. А то опять сбежишь, ни слуху ни духу, — сердито насупливается.

Подмывает расхохотаться. Куда он теперь денется? Как дурак будет ждать, надеяться, желая лишь ее. Что ж, гипотеза о том, что поимев ее, он успокоится, с треском провалилась, не пройдя испытания.

— Записывай, — диктует номер.

Маша быстро вводит номер на смартфоне, закрывая рукой, чтобы он не видел имени, под которым его записала — «Любимый». Перезванивает, убедившись, что его телефон, брошенный в подстаканник между сидениями завибрировал и загорелся голубым цветом.

— Тогда, до свидания, Герман, — радостно улыбается, окрыленная надеждой, — до понедельника?

Он мягко привлекает к себе, целует напоследок, долго следит взглядом, пока она бежит через широкий двор к подъезду.

«Ну, что, Свердлов, о звании порядочного человека теперь можешь забыть,» — меланхолично думает Герман. Но чувство вины вместе с угрызениями совести куда-то запропастились, пока же внутри разливается беспардонное, всепоглощающее счастье — «Моя... моя девочка, никому не отдам!»