Берег Робинзонов. Часть 1

Закатное солнце выхватывало каждую выпуклость ее тела — и соски, и косточки таза, и лохматый лобок с той самой запретной складкой... и это было чудовищно.

— Ты как? — вдруг спросил Евгений Львович. — Ну, в смысле... сильно замерзла?

Он хотел спросить совсем не это. «Каково это — ходить голышом на глазах у меня, да еще и здесь?» — звенело в воздухе, в шуме волн и в его голосе. И Бзиби прекрасно это поняла. И он тоже понял, что она это поняла.

— Да нет... нормально... — хрипло ответила она.

— Пральна! Грейся, двигайся!... — бодро крикнул Евгений Львович. — О! Смотри, что я нашел!..

Он добыл из расщелины корягу, более-менее сухую и длинную, как коромысло. — Вот и наш костер.

Бзиби подошла к нему. Близко-близко.

— А как это?

— Трением, как дикари... — прохрипел Евгений Львович: она тронула его соском. — Как робинзоны... Щас добудем искру...

— Искру?

— Ну да...

Он понятия не имел, как это делается, но был твердо уверен, что фигня, плевое дело. Размахнувшись (локоть опять прикоснулся к соску), он шваркнул двумя булыжниками друг по дружке.

— О! Видишь — искра, — внушительно сказал Евгений Львович, и Бзиби протянула — «уууу» — Теперь надо поджечь вот эту заразу. А ну держи, — он сунул ей корягу, и Бзиби ухватила ее, как пику. — Надо, чтобы искра попала вот сюда, понимаешь? Тогда оно сразу загорится, и у нас будет костер. И тогда это будет наш берег, берег Робинзонов... Держишь, да? Поехали!

Он лупасил булыжниками у кончика коряги. Искра то вспыхивала, то нет, а кончик неумолимо расхреначивался в кашу, и было совершенно ясно, как все это называется... но Бзибины соски были совсем рядом, и локоть то и дело задевал их, а она не отходила...

И кто знает: может быть, именно эта энергия перетекла из их тел в кончик коряги.

— Смотри: дым! — крикнул Евгений Львович, и Бзиби запищала. — Тихо!... Раздуваем. Ффффу, фффффу, — начал дуть он, и Бзиби тоже дула, тронув его плечом. — Не так сильно, погаснет...

Вдруг огромная волна плюхнула на них, обрызгав с головы до ног.

— Иэх! — Евгений Львович отбросил корягу. — Теперь мокрая...

Кривясь от досады, он отошел к скалам.

— Смотри, какие волны!..

Пока они играли с огнем, половина пляжа утонула в пене. Море ухало так, что над каждым валуном взметались двухметровые фонтаны.

— Пять баллов, а то и все шесть... Глянь, — Евгений Львович кивнул на ложбинку между скалами. — Авось там не достанут... Тут и теплее! — крикнул он уже оттуда. — Камни нагрелись. Но все равно бы костер...

Стремительно темнело. Глаза уже уставали пялиться в лиловую мглу, окутавшую берег... Минут десять робинзоны еще рыскали туда-сюда, потом Бзиби села на гальку.

— Засыпаю... — сказала она и рассмеялась.

Евгений Львович подошел к ней.

— Это от волн. От болтанки. У меня тоже все вот так, — он покрутил руками.

— И что?... Я сейчас засну.

— Нет, здесь не надо. Здесь и волны, и... Пойдем, — он протянул ей руку. — Пойдем-пойдем! Давай!

Она встала, повиснув на его руке, и дала привести себя к ложбинке.

— А как...

— Ложись. Вот тут даже перина у нас, — он нащупал в полумраке кучу сухих водорослей и раскидал их по камням. («Надеюсь, там нет никого кусачего... «)

— А ты?

— А я — не знаю... может, мы тут вдвоем? Смотри, сколько места!

— Ай, — Бзиби оступилась на камне, и Евгений Львович ухватил ее за бока, холодные, как водоросли в ложбинке.

— Замерзла вся... Так, что же делать, что же делать, — забормотал Евгений Львович. — Без костра-то...

Бзиби уже мостилась на водорослях:

— Ай... колючее...

Евгений Львович вдруг решился.

— Есть один способ, — выдохнул он, как в омут прыгнул. — Чтобы не мерзнуть.

— М?

— Крепко прижаться друг к другу. Как котята. И мы будем друг друга греть. А? Хочешь?..

(Я же без задней мысли, говорил он себе. Так и правда теплее. Замерзнет ведь девочка...)

— Не знаю...

Обмирая, Евгений Львович лег рядом, на водоросли. Было очень тесно и неудобно.

— А хочешь — на меня ложись. У меня пузо толстое, как подушка. Пива много пью, — суетливо заговорил он. — А, Бзиби? Мягче будет...

Бзиби муркнула что-то, Евгений Львович опять переспросил — «а?»

Потом минуту прислушивался к тишине.

Потом глубоко вздохнул...

... но тут шурхнули водоросли, и к нему прильнул продрогший сгусток сумрака.

— Иди сюда... девочка моя... сейчас мы тебя согреем... — бормотал Евгений Львович и обнимал озябшее тело. Бзиби пристроилась ему под бочок, положив мокрую голову на грудь, потом муркнула и влезла выше, влипнув грудями в живот. Ножки ее вытянулись вдоль его ног, руки обвисли, и вся она растеклась по нему, как тесто.

Сонное марево окутывало мозг и тело. Евгений Львович быстро сдался и поплыл куда-то, где мозг не имел над ним никакой власти.

Тело сразу зажило отдельной от него жизнью: руки поползли по бархатной спинке Бзиби, пальцы начали мять ее, ощупывая ребра... Одурманенный мозг плавал в этом тумане и вспыхивал мыслями-искрами: «что ты делаешь?... « — «просто грею... « — «она же доверилась тебе... « — «только массаж, и все...»

Марево вдруг потеплело, набухло этим умильным теплом, пекучим, как йод, которым пропахло все вокруг... Руки Евгения Львовича сжали Бзиби сильнее — крепко, очень крепко, очень-очень крепко — до хруста, до боли в ребрах...

Ее лицо было где-то совсем близко — там, где невидимые губы касались груди и шеи Евгения Львовича... или это только мерещилось ему? Влажная щекотка поднялась выше — к шее, к щекам, — и он тронул губами соленое лицо. Где-то около глаз рассказы эротика , потому что его щекотнула ресничка. Потом еще тронул, и потом еще, и еще... с каждым поцелуем тепло делалось больней и жарче, и вот уже оно облепило Евгения Львовича горячим маслом, вросло в него грудями, гнулось и дрожало на нем и в нем...

«Что ты делаешь?!» — искрил мозг. Они как-то перевернулись, вжавшись друг в друга, и Евгений Львович не помнил, когда его рот провалился в сладко-соленые губы, заледенившие его мятной жутью. И как снял плавки, тоже не помнил, помнил только, как дырявил ее двумя рогами — языком и грешным своим концом, проваливаясь в Бзиби с яйцами и потрохами. Мозг искрил где-то далеко, и он уже не слышал его, потому что тепло сделалось огнем, и он горел в нем, и Бзиби тоже, и они горели друг в друге, сросшись внутри на эти страшные, невозможные и вечные секунды...

И потом, когда секунды сгорели, и он излился в Бзиби до капли и стал пустым и легким, — тогда они парили в чернильной тьме и светились в ней, источая накопленный жар, и где-то рядом парил оглушенный разум Евгения Львовича.

«Ты знал, что так будет» — искрил он. — «С самого начала знал, как только увидел ее, голую. Вы были обречены, и ты знал это...»

Искрил — и обжигал горечью, и тонул в мареве, поглотившем все вокруг; и внутри была Бзиби, уже не холодная, а жаркая и текучая, и она была этим маревом, и улыбкой, и слезой, и скулила, и смеялась, и пропитывала собой его тело до самых-самых глубоких глубин...

***

И утро было горько-сладким, будто Евгения Львовича выкупали в полынном сиропе. Он проснулся с густым теплом внутри, и долго не открывал глаза, чтобы не расплескать его.

Потом вдруг открыл и подскочил, посадив синяк на плече.

Сверкнула тень чего-то, чего не могло и не должно было быть. Такое бывает между сном и явью, но Евгений Львович вдруг испугался, что он сошел с ума. Откуда-то всплыл голос экскурсовода с набережной — мелькнул и улетучился в никуда...

Какое-то время Евгений Львович пялился прямо перед собой, на лиловую полосу гальки. Потом оглянулся.

Бзиби не было.

Он стряхнул плавки, висевшие на ноге, и выбрался на берег, уже зная, что и там ее нет.

Перед ним ...  Читать дальше →