Дела банные. Часть 5: Вместе. Любой ценой

получением облегчения своей муки, что даже не думала прикрывать шторы на окне нашего первого этажа. Она осторожно встала на колени, оперев их с двух сторон от моей подушки. То ли от того, что ноги жены были довольно широко расставлены, то ли от того, что была сильно возбуждена, но прямо над своим лицом я увидел раскрывшееся влагалище, оно сокращалось в ожидании ласки, и было словно шире, чем то, каким я его привык видеть всего месяц назад. Это выглядело так соблазнительно развратно, что по мне самому пробежала дрожь, однако боец мой только чуть привстал и снова бессильно плюхнулся.

— У тебя как будто здесь шире стало! Что-то делала?

— С твоей игрушкой упражнялась.

— И что? Надоела? Не слышу энтузиазма.

— Я её уже не воспринимаю, как нечто, что можно назвать мужским членом. Толку от него — мало! Раньше представляла, что в меня входит мужчина, а теперь уже совсем не реагирую. Нет, кое-как справляюсь, конечно, но когда я делаю это сама — не то! Нет удовлетворения, только так, сбить голод!

— Давай, я тебя побрею!

— Зачем?

— Ну, ты здесь такая заросшая, что волосы так и лезут в нос, в рот!

— Чтобы я выглядела, как настоящая блядь или проститутка? Это они бреются! Стыдно же!

— Что стыдно?

— Ну, что там всё видно будет!

— А кому ты собралась показывать себя?

— Никому, просто, буду себя чувствовать некомфортно. Да ещё под осень! А тебе это так важно?

— В нынешнем моём положении — да, очень!

Жена помолчала и вздохнула полушёпотом:

— А как ты себе это представляешь? Я же — не умею!

— Я сам тебя побрею.

— Только не полностью, а то точно, как проститутка буду выглядеть! Ты там сбрей, а спереди, на лобке, волосы оставь. Хорошо?

— Хорошо.

Жена принесла всё, что я ей перечислил, и положила на двух табуретках перед диваном. Села на край разобранного дивана и откинулась спиной поперёк него. Я осторожно сел на низенький пуфик и принялся за дело. То, что женщина может ощущать бритьё, как интимную ласку — для меня явилось откровением. Она содрогалась тазом и сдавленно стонала. Время от времени её пробивала крупная дрожь, а мои прикосновения пальцами к отвердевшему клитору и вовсе заставили её протяжно завыть, проваливаясь в пучину наслаждения. Я всунул в мокрущее нутро три пальца и ощутил расслабленность у неё внутри, словно в желе окунул. Но она только рада была моему присутствию и изо всех сил вжала мою ладонь себе между ног ставшими необычно сильными руками. Полежав так, вдруг резко поднялась.

Переступив пошире ногами, встала прямо над моим лицом. Почему-то было немного стыдно и неловко ласкать милую кончиком языка, проводя им по набухшему гребешку, ловить губами и потягивать на себя нежные лепестки, а после проводить языком между ними. Она еле сдерживала себя от того, чтобы не плюхнуться на меня всем весом своего тела, и даже задыхаясь от наслаждения и трясясь в конвульсиях оргазма, умудрялась удерживаться стоя на коленях и не сделать мне больно своим падением на меня.

Ночью она снова пришла ко мне (я спал в гостиной на диване), и переступив через своё смущение, сама протянула мне игрушку, которой пришлось постараться, чтобы она испытала облегчение.

Отдышавшись, жена прилегла рядышком, и, облегчённо вздохнув, тут же уснула. Пришлось, сцепить зубы, чтобы не застонать, привставая, и укрывая любимую своим одеялом.

Так продолжалось ежедневно недели полторы, но постепенно радость с её лица стала исчезать. Ласки мои приедаться. Она хотела большего, я это чувствовал. И вот, наступила ночь, когда в темноте я услышал неуверенный шёпот жены:

— Знаешь, я наверное схожу с ума: только про это и думаю. Так стыдно!

— Что стыдного! Нормально же пока не выходит!

— Понимаешь, я не знаю почему, может быть от того, что твои слова в голове застряли, ну, про твоего отца... даже говорить стыдно!

Моё сердце бешено заколотилось в ожидании страшных слов, но жена высказала другое:

— Знаешь, я старалась, честное слово, думать и представлять тебя вместо муляжа, а перед глазами всё всплывает вид твоего отца и память возвращает к тем ощущениям, что у меня с ним были. Только не злись, я не нарочно, оно как-то само... Не знаю, что с этим делать!

— Знаешь! Просто меня обидеть боишься. Я не обижусь, честное слово! Даже буду рад, что хоть ты не мучаешься!

— Ты что, серьёзно?! Тебе всё равно, с кем я... ?

— Нет, далеко не всё равно, но молча смотреть, как из-за меня ты страдаешь — не правильно это!

— Гулять от больного мужа? Я не смогу!

— Тогда пусть всё остаётся, как есть!

После этого разговора прошло ещё около месяца. Поздняя осень. Позвонили родители и сказали, что отмечать отцов День рождения они решили дома, из-за моей нетранспортабельности.

Собрались только самые близкие. Посидели, я даже выпил коньячку. Сестра со своей дочерью вечером уехала, отцов брат с женой и сыном — тоже. В квартире остались только мои родители, да мы с женой и сыном. эротические рассказы Женщины стали убирать со стола. То, что стойкость моей супруги вызывает в матери уважение к ней — читалось настолько явственно, что мне даже приятно стало. Пока они мыли посуду на кухне, о чём-то разговаривая, мы с отцом сидели и обсуждали сроки моего возможного выздоровления, и то, что ещё предстоит нам построить на даче. Разговор как-то не клеился: я понимал, что ему неловко и стыдно передо мной за то, что в порыве похоти он был тогда с моей женой. Он знал, что я в курсе, но мы, раз за разом, каждую встречу, деликатно обходили этот вопрос. Отец выглядел настолько подавленным своей виной передо мной, что мне стало не по себе, но прямо сказать ему то, что я не держу на него обиды далось с трудом. Пересилив своё смущение, высказал, когда он, тяжко вздохнув, поднялся уже, чтобы покинуть комнату и идти в свою спаленку:

— Пап! Что было — я вполне понимаю тебя! Я же в Армии сам сколько пробыл на голодном пайке! Жена у меня — просто восхитительная! Любого с ума сведёт! Правда?

— Правда.

— Потому не вижу в том, что было, твоей вины! Сейчас ей очень трудно, сам видишь какой я, разобранный лежу! Я ей сказал, что если будет невозможно терпеть, пусть у тебя помощи попросит. Ты не отталкивай её тогда, ладно? Ей же и самой будет очень стыдно и страшно.

Отец стал пунцовым. Я его таким никогда не видел. Он молча кивнул головой и вышел, прикрыв дверь.

Прошло с пол часа. За дверью стало слышно какое-то движение, и по отрывочным фразам я понял, что сонного сынишку переносят спать в бабушкину постель. У нас три изолированные комнаты. Для кого освобождают детскую на эту ночь, было не сложно догадаться, хотя и не хотелось верить в то, что это случится, да ещё так: обыденно, без лишних разговоров, словно рутинное событие в семье, когда все всё зная и понимая, делают вид, что ничего необычного не происходит, и просто готовятся ко сну. Вскоре в коридоре прозвучало из уст матери подтверждение моей догадки, не оставляющее сомнений. Она тихо, в полголоса сказала отцу:

— Иди в ту комнату, я вам там уже постелила.

Вскоре жена зашла ко мне. Она уже переоделась, и, приняв душ, была в своём халатике на голое тело. Она зашла в явной растерянности и неловкости от смущения, то же было написано и на её лице. Она присела рядом со мной и не глядя мне в глаза сказала:

— Твоя мама, когда мы посуду мыли, сказала мне, что ценит то, что я при больном муже не шляюсь по мужикам. А после обругала за то, что такое долгое воздержание, при моём темпераменте, может вылиться в серьёзные неприятности по женской части, поэтому считает, что будет правильно, если я попрошу помочь мне твоего отца. Я просто сквозь землю готова была провалиться и задохнулась от ужаса ситуации! Такого я даже представить себе не могла! Поблагодарила, конечно, её за заботу, а после убежала под душ. Твой отец как раз сполоснулся уже, и освободил ванную. Я ничего не просила и не говорила! Она сама, пока я мылась, постелила новое бельё у сына в комнате, и сказала, что пока я мылась, она отправила мужа в ту комнату, где я сплю. Вот, видишь, милый, твоя мама всё за нас решила и устроила!

Жена склонилась ко мне и уткнулась лицом в плечо. Мы долго молчали.

— Поцелуй меня!

Поцелуй вышел долгим и таким, что чувства рвали нам души.

— Не хочу от тебя уходить!

— Ты не уходишь! Ты — идёшь в постель, спать.

— К твоему отцу.

— Выбор не велик! Завтра ты будешь для меня прежней, любимой. Не сомневайся во мне! Давай, иди, а то отец перенервничает, и у него ничего не получится, кроме неловкости перед тобой!

Жена улыбнулась шутке, выдохнула, как это делает решившийся человек и резко поднялась на ноги. Обернулась, склонившись, коротко чмокнула в щёку, и, не оборачиваясь уже, быстро вышла, плотно затворив за собой дверь, а мне, продолжавшему молча лежать, просто, сдавило сердце горечью и обидой на свою судьбу.

Уснул я ближе к утру. Пол ночи слушал, как просыпаясь, наголодавшийся, отец четырежды, с перерывами на отдых, начинал скрипеть постелью в комнате за стенкой, где была с ним моя жена. Слушал вздохи матери, сидевшей на кухне. Странно, но мысленно я даже сопереживал с женой за то, что так откровенно передо мной и матерью она сейчас вынуждена получать необходимое её телу. Представлял то, как стыдно ей сейчас и насколько невозможно отказаться от соблазна предложенной близости. Не знаю, может быть это психическое что-то, но оставаясь прежним ревнивцем, я совершенно перестал воспринимать этот секс с моим отцом, как табу, но только с ним, и только переживал за то, чтобы ей не оказалось плохо или неприятно с ним. Когда же за стеной всё окончательно стихло, я испытал даже облегчение от того, что всё у них сладилось без конфликтов и скандала. Я ещё лежал и некоторое время прислушивался, ожидая того, что жена встанет в ванную и на секундочку заглянет ко мне, чтобы убедиться в том, что со мной всё в порядке, и я сплю. Возможно, она и заглядывала, но я уже незаметно провалился в сон.

Уехали родители тихо, не разбудив меня. Разбудила меня жена, своим прикосновением, когда уже день был в разгаре. Она не решилась поцеловать меня, и только прижавшись щекой к щеке, нежно гладила по волосам. И меленько, совсем невесомыми поцелуями в плечо и шею, молча благодарила ими, и просила прощения за то, что ей было хорошо не со мной. И мне было немножко горько, но в целом, приятно от того, что подаренная ночь пришлась любимой очень кстати, и подарок принят с искренней благодарностью. И ещё стало как-то легче от того, что мы в семье стали откровенны между собой, включая мох родителей. Не стало тайного за спиной, и тем похабного, подлого. Да, смущение не позволяло нам, собравшись вместе с моими родителями, говорить про это открыто, но все мы были честны и чисты друг перед другом, и как водится, семья вновь была едина, и мы сообща перебарывали проблемы семьи.