След любви
Страница: 4 из 4
размазывала ее по Таниному мыльному телу — тем сильней Таня гнулась и ныла от удовольствия, окутавшего каждую клетку уставшей кожи. Ласковые руки размочили ей волосы, замесив в них краску с мылом, потом забрались на грудь, раздразнили набухший сосок — один, потом другой...
— Ыыыыии... что вы делаете? — скулила бедная Таня.
— Мою тебя, разве не видишь? — бормотала Зоя Николаевна, пытаясь проникнуть в Танин интимный уголок. — Не сжимайся, ты что? Там тоже надо все помыть...
Смыв мыльную массу с Таниного тела и волос (Таня не могла сдержаться и выла от кайфа, как поросенок), Зоя Николаевна занялась ее гениталиями, которые как были, так и остались черными.
— Чем это ты ее? Мазутом, что ли? — спрашивала она, втирая жидкое мыло в складки, набухшие мятной щекоткой. Таня покаянно подвывала, раздвинув бедра.
Очень быстро мытье перешло в ласку, а ласка — в откровенную мастурбацию. Зоя Николаевна мяла, терла, месила, шлепала и щекотала бедную Танину щель, щедро умащивая ее жидким мылом, пока потолок не поехал вбок, и Таня не завалилась на Зою Николаевну, вцепившись ей в волосы...
— Ыыы... ы... ы... — всхлипывала она, когда все кончилось. Зоя Николаевна осторожно целовала ее в сосок:
— Ну... Чистенькая...
— Зоя... Николаевна... что... вы... — всхлипывая, начала Таня, и не договорила.
— А давай на «ты»? Давай? Называй меня Зоей, а? Просто Зойкой. А, Танюш?..
— Сколько вам лет?
— Двадцать девять. Не старуха еще. А, Тань? Танчик, танюхинский, маленький мой... — Зоя Николаевна покрыла поцелуями ее груди.
— Нет. Не могу, — Таня рывком отвернулась от нее. — Все-таки вы моя учительница. И...
— Ясно. — Зоя Николаевна помолчала.
Журчала вода. Сквозь пар блестели женские тела, покрытые прозрачными каплями. В каждой из них светилась искорка лампы...
— Ну, вытирайся тогда. Чистая уже.
Таня вытерлась. Оделась в ночное. Легла в кровать — и мгновенно вырубилась, будто ее выключили, как телефон.
Как и вчера, Зоя Николаевна долго, долго курила на балконе...
***
Проснулась Таня около одиннадцати.
Минут пять она не могла понять, где она, что с ней и почему телу так томно, будто каждую его клеточку пропитали медом.
Потом разом все вспомнила — и подскочила с кровати.
Зои Николаевны нигде не было. На звонки она не отвечала, но на столе лежала записка:
«К 14.00 будь в номере, поедем в аэропорт».
С минуту Таня раздумывала, нет ли в записке какого-нибудь тайного смысла.
Потом, пожав плечами, подбежала к зеркалу и долго корчила рожи, как макака. Она не делала так уже лет шесть, с детства, а сейчас вдруг опять почувствовала себя ребенком, которому одновременно ничего нельзя и все можно.
Быстро одевшись, она выпорхнула на улицу. Стояла чудная погода, какая бывает в погожие дни в горах — в меру тепло, в меру прохладно. Прозрачный голубой воздух, казалось, можно было пить, как родниковую воду. Ветерок щекотнул Танины щеки, взбил ей волосы — они взметнулись солнечной копной и упали обратно на спину...
У Тани было особенное настроение — как когда-то, когда родители оставляли ее одну на даче, и можно было делать все, что хочешь. Было до слез обидно, что она уже не в краске и не может разгуливать по городу голышом. Таня даже задумалась на миг, не покрасить ли ей саму себя.
Она остановилась возле зеркальной виртины, глядя на свое отражение. Вот ее блуза и джинсы, вот голубые глаза, густые русые брови, волосы цвета липового меда... Все казалось слишком обычным и неподходящим для этого удивительного места, для горного солнца и ветра, для воздуха, в котором хотелось парить, как птица.
Внезапно ее взгляд упал на вывеску напротив. «Парикмахерская...»
Какое-то время Таня стояла и колебалась. Потом, поежившись от холодка в груди, решительно зашагала туда.
Через минут сорок оттуда медленно вышла девушка в такой же блузе и джинсах.
Ничем, кроме наряда, она не напоминала Таню. У нее были маленькая круглая голова и черные, как смоль, мальчишечьи волосы. Ветерок немедленно принялся знакомиться с ними, взлохматив короткие прядки против шерсти.
Подняв тоненькие брови, такие же черные, как и шевелюра, девушка смотрела прямо перед собой. Казалось, она никак не могла чего-то понять.
— Вот я теперь какая, — сказала она задумчиво. Подошла к той самой витрине и долго, долго вертелась перед ней, глядя на себя и так, и эдак, и слева, и справа...
Потом вдруг прищурилась и вытянула шею, увидев кого-то в голубом отражении.
Сзади, у нее за спиной по тротуару шел рыжий парень. Это был позавчерашний Шварценеггер.
Девушка развернулась к нему, тряхнула стриженой головой, по-хулигански задрала носик — и крикнула по-немецки:
— Эй! Ты уже умылся?
Шварценеггер застыл, обвел взглядом полупустую улицу — и увидел взъерошенного мальчишку в джинсах.
— Я? А что, от меня плохо пахнет?
— Тут не слышно. Надо подойти понюхать, — заявил мальчишка, подходя к нему.
— Ты говоришь с акцентом. Приехала на фестиваль? — сказал Шварценеггер, любуясь гибкой фигурой.
— А ты не узнаешь меня?
— Представь себе, нет... Но ты хотела, кажется, меня понюхать.
Таня подошла совсем близко к нему и, хрюкая, обнюхала со всех сторон:
— Тааак... Пахнет мазутом.
— Мой отец говорит, что от всех мальчишек должно пахнуть бензином и машинным маслом, а не парфюмом. Но я не послушался его и снова намазался дезодорантом, — виновато развел руками Шварценеггер.
Он улыбался как-то совсем иначе, не так, как позавчера. Таня смотрела на него во все глаза. От собственного нахальства у нее кололо в носу.
— Мы виделись на фестивале? Постой, я, кажется, догадываюсь. Ты... ты была одной из моделей, да?
— Теплее, — протянула Таня с мефистофельской усмешкой.
— Так! Теперь попробую угадать, какой. Наверно...
— Все равно не угадаешь! — танцевала вокруг него Таня.
— Ты права, — сокрушенно ответил Шварценеггер. — Не могу тебя опознать.
— Тогда... может, к тебе вернется память, если ты закончишь то, что не закончил позавчера?
— А... а что я не закончил позавчера?
— У вас все парни такие тупые? Пойдем — напомню, — Таня схватила его за руку и потянула за собой. Тот, гримасничая, потащился за ней.
— У тебя такой вид, будто ты тащишь меня в клетку с тигром...
— Так и есть. Ррррры! — рыкнула на него Таня, и тот комично зажмурился. — Страшно?
— Уже да. Рыкни еще раз, чтобы было страшнее.
— Рррррррыыыыы! — заревела Таня и закашлялась. — Кха-кха-кха... Он со мной, — кинула она, втаскивая его в гостиницу.
— Это уже не тигр. Это уже медведь какой-то, — пожаловался Шварценеггер, спотыкаясь за ней.
— Вот... Ну как, не вспомнил еще? — выпалила Таня, втащив его в номер. — А так?
Она рывком распахнула блузку, обнажив округлые грудки, покрасневшие от бесстыдства, и уставилась на Шварценеггера боком, как птица. Потом, зажмурившись, стащила с себя джинсы с трусами.
Шварценеггер присвистнул.
— Ты в самом деле этого хочешь? — спросил он, подходя к ней...
... Вот теперь Это было По-Настоящему.
Теперь Таня узнала все — и как соски разрываются от щекотного тока, и как мужские руки лепят тебя, как восковую куклу, и как скользящий язык окутывает нёбо, и как внутри, в глубине, вместе с болью дрожит и расцветает пронзительное наслаждение, горько-сладкое, как черный шоколад...
Юрген (так звали Шварценеггера) долго и благодарно ласкал Таню после того, как та кончила под ним, надорвав горло.
— Ты... прости... меня... — шептала она, едва раздвигая губы.
— За что?
— За... вчерашнее... Там, на фестивале... Тебе было обидно...
— Я не был вчера на фестивале. Я был в Линце. Приехал три часа назад. Так и знал, что ты меня с кем-то спутала, — говорил Юрген, продолжая ее ласкать, как ни в чем ни бывало.
— Да... — отозвалась Таня и закрыла глаза, как будто это и в самом деле не имело никакого значения.
Впрочем, ничего не имело значения. Она была счастлива. Она была полна своим счастьем доверху, до краев, как амфора — драгоценным вином, и не хотела говорить, чтобы не расплескать его...
— ... Ээээй! Как это вы сюда?... — взвыл перепуганный голос. Таня с Юргеном подпрыгнули на кровати. — А ну пошли вон! Гоу аут! Аут, я сказала! Цюрюк! Вот тупые немчуры, мать вашу...
— Зоя Николаевна, это я, — сказала Таня, еле сдерживаясь от смеха. — А это мой друг Юрген.
— Таааааня?
Круглые глаза Зои Николаевны стали вдвое круглее...
***
«Дааа... Неплохо отметила совершеннолетие: лишилась девственности, имела три случайных половых связи, попробовала лесбийские ласки, показалась голышом тысяче людей, приобрела мировую славу, перестриглась-перекрасилась в непонятно кого... И все это — за каких-нибудь три дня» — думала Таня, когда вернулась домой. Она немножко испугалась того, на что способна, и временно притихла.
Иногда она приходила к Зое Николаевне, и они занимались молчаливым, пронзительно-стыдным сексом — настолько пронзительным и стыдным, что никогда не говорили об этом ни слова.
В первый раз Таня пришла и попросила что-нибудь на ней нарисовать. Раздевшись, она подставила тело Зое Николаевне, и та изрисовала ее яркими, как радуга, красками. Потом поцеловала в шею, в перепачканный нос, в губы... Через пять минут они извивались в постели, зачерпывая пригоршни краски и вмазывая ее друг в друга, в белье и во все вокруг.
Таня спрашивала у Юргена, не против ли он, если она будет заниматься сексом с женщиной. Юрген говорил ей:
— Я не имею никаких прав быть против. Даже если ты будешь заниматься сексом с мужчиной — это твое право. Ты ведь не давала никаких обязательств, а просто подарила мне тот день, и я благодарен тебе за него.
Но Тане почему-то совсем не хотелось секса с другими мужчинами. Тем более, что Юрген должен был скоро приехать к ней. Таня общалась с ним в сети — вначале понемногу, потом все чаще, чаще, — пока, наконец, не поняла, что забила на учебу и на весь мир ради улыбчивой физиономии из телефона.
Юрген, кстати, тоже это понял.
— Я не знаю, как это называется. Я просто знаю, что ты оставила во мне такой яркий след, — говорил он.
И счастливая Таня долго, долго повторяла про себя его слова, как мантру.
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →