След любви

— Ничего, — протянула Таня. Она вдруг увидела себя со стороны — черный чертяка стоит на четвереньках, отклячив глянцевый зад, и ждет...

— Я постараюсь не испортить рисунок, — сказал самец, вдавливаясь в нее. — Буду только ебать тебя, а руками трогать не буду.

Он был по-своему благороден. Его член безжалостно дырявил Таню, и та мычала от ужаса, тычась покрашенным носом в асфальт. Ей хотелось слиться с ним, стать камнем или землей — только бы убежать от реальности, обжигавшей нервы.

Член впивался все глубже и глубже в Таню, и было все больнее и больнее, но Тане хотелось еще больше боли, еще глубже и жестче... Самец проник в нее, наконец, до упора, и мычал от наслаждения, скользя в Тане взад-вперед. Это было больно и неудобно; а главное — это было так странно, что Тане казалось, будто она вот-вот проснется. Но это был не сон: Таню действительно ебли, выставив раком прямо на дороге. Таня понимала это и хныкала все громче, выдыхая стон с каждым ударом. Ей казалось, что она превратилась в огромный откляченный зад, и весь мир трахает ее туда, вгоняя молнии боли и наслаждения в голое тело...

— Аааа! Ааа! — по-женски застонал самец. Твердое забилось волчком где-то в самой глубине Тани, где хотелось сильных, жестоких ударов...

— Ты не... — самец употребил незнакомое слово, и Таня догадалась, что он спросил «ты не кончила?»

Она не могла ему ответить...

— Сейчас я сделаю тебе приятно, — сказал самец. — Сейчас... подожди...

Мягкое и влажное ткнулось Тане в киску, ужалило ее — и тут же отпрянуло:

— Фуй! Фуй, какая гадость! Что это? Это твоя ебаная краска? — возмущенно кричал самец, плюясь, как верблюд.

Таня привстала, глядя на него — и повалилась обратно, скрючившись от хохота. На обиженной, как у младенца, физиономии самца отпечаталась мазутная борода, будто младенец заелся шоколадом.

— Чего ты смеешься? Ты... ты... Ты дура! Шлюха! — самец выкрикнул еще с десяток немецких слов, которых Таня не знала, и потом прыжками, как муфлон, поскакал к машине, хлопнул дверью и уехал.

Все еще вздрагивая от смеха, Таня встала и пошла по дороге, подавляя навязчивое желание схорониться в кустах и там терзать свое хозяйство до смерти. В паху болело, тянуло, подсасывало, и все Танино голое тело гудело, будто его мяли тридцать три массажиста-извращенца...

***

Она успела за пятнадцать минут до начала дефиле.

— Где тебя черти носили! — зашипела ей Зоя Николаевна.

Взгляд ее упал на Танин пах. Не говоря больше ни слова, она схватила Таню за руку и потащила в палатку. Таня благодарно помалкивала. Стерев влажной салфеткой кровь и мазут, Зоя Николаевна пыталась налепить на Танины гениталии новую липучку («надо было пописать», — с сожалением думала Таня), но та не лепилась, и Зоя Николаевна, плюнув, закрасила Танину срамоту аэрографом.

— Значит, будет так, — сказала она. — Времени больше нет. Танюш, все помнишь, да?... Ну, с Богом!

Дефиле и все, что было потом, проплыло мимо Тани, как в полусне. Она была уставшая, голодная и возбужденная, как дюжина мартовских кошек. Как в дурмане, она позировала, выгибалась, улыбалась, знакомилась, здоровалась, отвечала на вопросы, ни секунды не забывая о том, что она голая, единственная полностью голая из всех...

Наконец, когда перед ее глазами все стало плыть и искриться, как за мокрым стеклом, Зоя Николаевна усадила ее в машину, и они приехали в отель.

Войдя в номер, Таня посмотрела долгим взглядом на Зою Николаевну.

— Что? — спросила та.

— Я не могу мыться. Я устала, — сказала Таня. — И я не хочу смывать эту красоту. Хочу побыть в ней завтра...

— Окей. Тогда привстань еще, — Зоя Николаевна сбрызнула Таню новым слоем лака. Отлакированная Таня продолжала смотреть на нее.

— Ну что еще? — спросила та. — Ты умничка. Ты потрясающий молодец. Я так рада, что не ошиблась в тебе. Ты гениально выглядела, двигалась...

— Зоя Николаевна, — глухо сказала Таня. — Не знаю, как вас попросить... У вас есть какие-нибудь перчатки?

— Перчатки? Нет. А что?

— Ну... Резиновые, может быть... Понимаете... я не хочу смазать краску с рук...

Зоя Николаевна долго смотрела на Таню. Потом взяла большую мягкую кисточку и обмакнула ее в черную краску.

— Раздвинь ножки, — сказала она.

Таня, не поднимая глаз, раскорячилась, и Зоя Николаевна стала щекотать ей клитор...

— Еще, — попросила Таня, когда отдышалась. Та снова щекотала ее, потом взялась рукой за ее середку, хлюпая в ней черным гелем. Второй оргазм был жестоким, как припадок: Таню подбросило вверх, и она упала, выпятив середку, в которую влипла чавкающая рука Зои Николаевны...

Потом та вышла на балкон и долго курила, пуская дым в бездонно-черное австрийское небо, похожее на рисунок, нарисованный на Тане.

Когда она вернулась в номер, Таня спала, как убитая, растянувшись на кровати.

Зоя Николаевна укрыла ее одеялом и ушла в ванную. Через минуту оттуда послышался сдавленный стон...

***

Следующий день промелькнул, как одно мгновение. Раскрашенная Таня тусовалась на фестивале с Зоей Николаевной — ходила среди палаток и привлекала всеобщее внимание. Она надела платье, но ее попросили снять его, и Таня снова провела весь день голышом. Никаких липучек на ней не было, и она упивалась бесстыдством, лишившим ее веса и комплексов. Она порхала и хохотала, окруженная поклонниками и журналистами; у нее взяли дюжину интервью и предлагали ей сногсшибательные фотосеты, а Таня благодарила и обещала обязательно подумать, не запоминая, кто что предлагает. Зоя Николаевна, пьяная от комплиментов и шампанского (Таня и сама выпила с ней не меньше пяти фужеров), собирала визитки, теряла их, подбирала и собирала снова, чтобы снова потерять...

Среди пестрой толпы Таня вдруг увидела знакомое лицо.

— Дамы и господа! — крикнула она. — Давайте пригласим сюда этого молодого человека!

Рыжего Шварценеггера с шутками и похлопываниями вытолкали в центр круга, к Тане, как тот ни упирался.

— Видите черный след у него на лице? Давайте спросим, что это за след? Давайте?

Толпа, учуяв какую-то хохму, насела на Шварценеггера, так и не отмывшего мазут. Тот оглядывался, как затравленный зверь, потом вдруг махнул через ограду и понесся прочь.

Десятки лиц вопросительно повернулись к Тане.

— Он... этот молодой человек... — тянула Таня, делая вид, что вспоминает английские слова. — Он сказал «можно тебя поцеловать?» Я сказала «не надо, я стесняюсь...» Но он все равно поцеловал меня... сюда, — Таня показала на грудь. — И убежал. Когда он целовал, он запачкался краской. И до сих пор не умывался.

— Ахахаха! — веселилась толпа. — Как романтично! Теперь он никогда не будет умываться, чтобы сохранить след любви! Как эротично! И как символично!..

Этот сюжет попал во все новостные ролики, а неотразимая Lady Space стала настоящим символом фестиваля (хоть Зое Николаевне, как водится, и не присудили никакой премии).

Пьяная и вымотанная, как каторжник, Таня вернулась с ней в номер около полуночи. Она смертельно устала от краски, высушившей ее, как коллекционную бабочку, и прямо из дверей побежала в душ.

— Погоди... — крикнула Зоя Николаевна, вбегая за ней. — Сама не справишься...

Изумленная Таня смотрела, как та раздевается, оголяя матерую грудь с темными, как у мулатки, сосками, и щель, похожую на багрового моллюска.

— Чего ты? Стесняешься, что ли? — хихикнула Зоя Николаевна. — А ну-ка...

Она влезла к ней в ванную, слегка побрызгала ее теплым душем (это было так приятно, что Таня даже застонала), намылила руки — и принялась нежно растирать краску на Танином теле.

Сухой панцырь, стянувший Таню, размок и окутал ее скользящей влагой, которой так ждала уставшая кожа...

— Ааа... ааа... — стонала Таня, закрыв глаза и ни о чем не думая. Рисунок смазался, расплывшись однородной массой. Чем гуще Зоя Николаевна ...  Читать дальше →