Шоколадка Ау

лица, делает его пронзительно-привлекательным. Вкус такой красоты — нежно-горьковатый с кислинкой, как у дорогого шоколада. «Кислинкой» Ау было созвучие ее изящно-нервного чувственного рта — с носом, ровным, тонким, как у красавиц Ренессанса, и с раскосым разрезом глаз, больших, пугливых и манящих, как темные маяки.

Ау была высокой, выше Стива, плавной и стройной без худобы. Одета она была изящно, но совсем не так, как одеваются в баре: на ней не было ни одного декольте, и это заставляло мысленно раздевать ее упругую, текучую фигуру. Грудь ее вздыбилась высоко, и все тело ее было гибким, тугим и зрелым, — и этот-то контраст сексуальной взрослости с детским испугом в лице и бил наповал. Ау была ребенком, имевшим тело зрелой женщины, и — черт подери! — при одной мысли о ее голых сиськах, о мокрой горячей пизде, о том, как вкусно будет ебать ее, всаживаясь до упора во влажные потроха, — при одной мысли об этом у Стива сладко ныло в паху, как не ныло уже давно.

К нытью примешивалось еще одно чувство, щемящее и полузапретное — чувство приобщения к новому женскому миру, совсем непохожему на тот, к которому привык Стив, — сладкое чувство совращения ребенка, нежность и жалость к девочке, которую скоро будут ебать во все дыры. Сегодня эта девочка станет шлюхой, думал Стив, пугаясь этой мысли и возбуждаясь от нее, как никогда...

 — ... Так почем нынче клубничка?
 — Клубничка?... Что ты име... — Ау смотрела на Стива, и вдруг в ее глазах вспыхнула нервная искра. — Кажется, я... Наверно, это... Ты подумал, что я... Да? Но я не знаю, я ведь... ну да, черт возьми, — она испуганно засмеялась, — это ведь бар! Такое место... Но я...
 — Так сколько?
 — Послушай, я...
 — Нет, это ты послушай, крошка Ау. Я понял, что ты не знала, не хотела, не поняла и так далее. Да? Но, может быть, попробуем? Проведем какое-то время вместе? А там — видно будет? Что скажешь?

Стив не собрался сдаваться; к тому же он не верил, что Ау случайно уселась за столик.

Она смотрела на него. В глазах ее кипела борьба, которая уверила бы Стива в ее невинности, если б он не «знал баб». Он хорошо знал, что все бабы суки, а все суки актрисы, — даже тогда, когда они не хотят играть, и кажется, что они искренни, как младенцы...

 — Ты нравишься мне, Ау. Нравишься так, что... Впрочем, всему свое время. И если я тебе не отвратителен, — Стив улыбнулся ей своей испытанной улыбкой, — давай немного развлечемся. Просто побудем вместе. И посмотрим, что из этого получится. О'кэй?

Ау колебалась, жалобно глядя на Стива.

 — Видишь эти рожи вокруг? Ты видишь этих диких самцов, этих озверевших кобелей? Если я не проведу тебя хотя бы до выхода, они... знаешь, что они с тобой сделают? Ты слишком храбрая, крошка Ау. Не может быть, чтобы ты зашла сюда и не знала, что тебя здесь трахнут прямо за стойкой. А?

Стив блефовал — в баре никогда никого не насиловали, — но Ау поверила. Или, во всяком случае, превосходно сыграла доверие. Глядя на Стива распахнутыми глазками, она прошептала:
 — Хорошо. А... что мы будем делать?
 — О! Это уже совсем другое дело! Другой голосок... А то — «малыш, угости стаканчиком!...»

Стив рассмеялся, и вместе с ним рассмеялась пунцовая Ау.

 — Что будем делать? Вначале немного посидим в баре, выпьем — только не «Кровавую Мэри», ладно? — немножко узнаем друг друга... Ты расскажешь о себе — ведь я еще не знаю, кто ты...
 — Нет! — Ау вдруг вскочила. — Что-то мне не нравится здесь. Разонравилось. Давай пойдем в какое-нибудь другое место!
 — В какое?

Но Ау уже шла к выходу. Наперерез спешили конкуренты, и Стив прибавил шагу, не отставая от нее. Отбивать даму было не принято, но на всякий пожарный он нащупал рукоять кастета...

Обошлось без осложнений. Они вышли на улицу... и Ау удивленно вскрикнула, а Стив остановился, недоверчиво вдыхая влажный воздух.

Пока они сидели в баре, сильно потеплело, небо очистилось от мглы, и над городом плыл колдовской глаз луны. Воздух вдруг стал терпким, пьянящим, дымный шлейф улиц испарился, расточился в свежем дыхании моря...

 — Как здорово! Стив, как здорово! — крикнула Ау, подпрыгнув на месте.
 — Давненько не помню такой благодати, — отозвался Стив, недоверчиво прислушиваясь к теплу, обтекавшему его, как женская ласка. — Это в твою честь, Ау! Ты освежила этот затхлый угол, как морской бриз... Куда мы пойдем? Может, в гости ко мне?

Когда надо, Стив мог быть и поэтом — тем более, что сейчас это было нетрудно.

 — Пойдем в какой-нибудь парк! Тут есть рядом парк?
 — Парк?!..
 — Ну да. К природе, к деревьям! Пойдем!..

***

Впервые в жизни Стив гулял с дамой по парку.

Еще недавно он хотел только одного: поскорей трахнуть ее, — но теперь он находил особое удовольствие в оттягивании неизбежного финала. До сих пор он не поцеловал ее, хоть ему было хорошо с ней, как и с кем и никогда.

Они болтали о всякой ерунде, и чем дальше — тем изощренней и увлекательней была их болтовня. Стив умел это — верней, считал, что умеет, но почти никогда не практиковал: искусство тонкого, артистичного флирта. Прежние его телки были просты, как презерватив, и флиртовать с ними было все равно, что с собственным хуем; но сейчас...

Ау не на шутку разошлась, и Стиву приходилось блистать всеми своими гранями. Впервые за много лет он казался себе настоящим донжуаном, неотразимым и обаятельным.

Аромат тайны дразнил его: Ау наотрез отказывалась говорить о себе. Стив видел, что она вырвалась на волю из какой-то клетки — и была пьяна свободой, впечатлениями, весной... Она убегала от Стива, подпрыгивала, визжала, раскидывала руки, пытаясь взлететь, — а Стив сохранял напускную ироничность, возбуждаясь от ее восторга больше, чем от голых сисек своего гарема. Полная луна заливала их холодным огнем, и Стиву хотелось выть на нее, как воют волки...

Он спросил про «клетку» — и попал в точку: Ау, тронутая его догадливостью, стала жаловаться ему. С каждой минутой она льнула к нему все ближе, голос ее становился все доверчивей, и Стив чувствовал, как стремительно сокращается дистанция между ними.

Это было совсем не в его правилах — но вместо того, чтобы пресечь сближение, он начал... жаловаться сам, — чувствуя, как свинцовая тяжесть внутри постепенно рассасывается, изливаясь в Ау.

Они наперебой плакались друг другу, жалуясь на серые будни, на этот долбаный график, на жизнь по расписанию, радовались взаимному пониманию, и Стив чувствовал, что они с Ау — уже совсем другие, что их связала какая-то внутренняя нить, которую теперь нельзя разорвать, флиртуя, как полчаса назад. Завеса тайны не исчезла, и Стив узнал только, что жизнь Ау расписана по минутам, что она устала от будней, от неизменной опеки, от каких-то занятий, что она сбежала от всего этого — и теперь сходит с ума от свободы и вседозволенности.

Запинаясь, Стив стал рассказывать ей жалобным, обиженным голосом, какого никогда еще не слышал у себя, о работе, о проклятом бизнесе, о необходимости каждый день строить из себя рекламного красавчика, — чувствуя и радуясь, что Ау понимает его, как никто. Ему уже было плевать на обязанности донжуана: Ау сочувствовала ему, и все остальное было не важно. Она шла с ним, высокая, выше его, — и Стив, который был старше ее лет на пятнадцать, вдруг ощутил себя маленьким мальчиком...

При всем при этом хуй его не только не перестал ныть, а прямо-таки распирал брюки. Вдруг Ау остановилась, нагнулась к Стиву, обхватила его голову двумя руками — и поцеловала в лоб.

Поцеловала — и отскочила.

Впервые за много лет Стив похолодел от женской ласки — ...  Читать дальше →