Кому на Руси жить хорошо

— Ты девка сдурела, поди?

— А что такого? — удивлась Настюха.

— А вот что! — и Агафья, ухватив под локоть своей маленькой, но сильной рукой, поволокла ее через покои к большому зеркалу, так и стоящему занавешенным с момента кончины старого барина.

— Зри! — сдернув покрывало, кричала она.

Из глубины темного стекла на Настю смотрела девка годов осемнадцати. Под сарафаном угадывались большие наливные сиськи и жопа. Лицо девки, набеленное, с нарисованными углем бровями и обводкой вокруг глаз, красными от свеклы губами и щеками, выглядело растеряно.

— Это я что ли! Батюшки мои, Николай Угодник! — узнала она свое отражение и заулыбалась ровными зубками, старательно натертыми углем еще с утра.

Улыбка получилась жутковатой: на белом лице чернел провал.

— Нет, не ты это, — в сердцах ответила Агафья, — а курва подзаборная, блядина, которой грош цена в базарный день! Тебя барин зачем в дом привел? Блядовать и харю красить? Али работать? Думаешь, никто в доме не видит, как ты на хозяина зыркаешь бесстыже, да все сиськами со сракой крутишь? Стервь ты бесстыжая!

Если смыть побелку с лица Насти, то можно было бы увидеть, как она густо покраснела. Слезы брызнули у нее из глаз от обидных слов ключницы. А ведь права Агафья. После наказания на конюшне как с ума сошла Настюха, слговно заворожил ее барин. Все время вспоминала, как лежала привязанная, и его упругие и требовательные пальцы проникали в нее и будили что-то, что описать у нее не хватало слов. И от воспоминаний этих наливались сиськи тяжестью и становились соски вишнями, а между ног все мокрело, словно ключ начинал бить. И тогда набрасывалась она на своего Степана и скакала на его отростке яростно, как воевода на коне, или подмахивала свёкру-батюшке что было сил. Только ни с одним, ни с другим не было той сласти, что она изведала с Гавриилом Романовичем.

— Разохотилась баба, — обычно говорил свёкр, вытаскивая из неё опавший кляп и вытирая его о подол рубахи, — толковая бабёнка ты у меня, — и, хлопая по молочной мякоти ягодиц, смотрел, как из киноваревой кунки вытекало тягучее и белое семя.

— Нечего тут сырость разводить, — вернула её к реальности ключница, — отъебал тебя, небось, барин, вот ты забыть и не можешь?

— Угу, — всхлипывая, ответила девка.

— Слушай меня, Настя! — вдруг переходя на шепот, начала Агафья, — сдаётся мне, что барин наш страшный колдун. Нет в этом доме ни одной девки, которую он на кукан свой не посадил, и каждая от него сласть получила несказанную. Видать сам нечистый подучил его, как наш бабский род к себе привязать. Он ведь к каждой подход нашел, какой что радость доставляет, той то и даёт. Это не то, что наши мужики деревенские: сунул-вынул и пошел. Раз он тебя ебать начал, то не остановится теперь. Только сделает это по-своему, как только ему одному ведомо. Так что жди своей очереди и не лезь вперед, не ты одна умная такая, а то девки соберуться и отколошматят тебя.

— Матушка Агафья! — расширив от изумления глаза, спросила Настя, — так он и тебя ебёт?

— Какая я тебе матушка, коза ты драная, я тебя старше годов на пять всего, — сердито ответила ключница.

— Ебёт, еще как нажаривает. Ты же знаешь, как моего Спирьку в рекруты забрили, меня, посчитай, полдеревни оприходовало, но такой сласти, как с господином ни с кем не изведывала. А теперь, коза, марш на кухню и смой с себя весь этот позор.

На следующий день укатил хозяин на дальние поля смотреть как рожь убирают, а Настасья пошла в светелку к нему убираться. Все сделала чин по чину и вдруг увидала, что в ящичке за столом, где барин писал, ключик торчит. Екнуло сердечко, дай, думает, одним глазком гляну, что в потайном месте лежит.

Открыла, а там книга, да такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать: сама красного бархата и жемчугами с самоцветами усыпана. Достала она ее одним глазком посмотреть, может колдовская какая, и ахнула. Точно! Вот как Гавриила Романыч девок привораживает! В книге той рисунки разные, да все срамные. То мужик сзади пристраивается, то сверху, то по-собачьи. А то и вдвоем спереди и сзади норовят уды свои засунуть. А бабы на картинках все сисястые, и у каждой во лбу звезда горит и щурятся они, как кошки сметаны объевшиеся, видать от удовольствия. Стала Настя книгу листать и картинки эти рассматривать, а сама чувствует — мочи нет, как хотелка зачесалась. Прижалась она к углу стола, так чтобы он между ног зашел и давай качаться: то на пальчики привстанет, то на пяточки опуститься. Хорошо! И так увлеклась, что топота копыт не услышала, а только в себя пришла, когда барин, шпорами звеня подходил к своему кабинету. Книгу хлоп, обратно в ящик. Сарафан одернула и к выходу, да там и столкнулась с голубчиком.

— Ты чего здесь? — грозно спросил помещик.

— Прибиралась, господин, — потупив очи, ответила она

Он вдохнул полной грудью, ноздри его затрепетали и по губам пробежала легкая улыбка.

— В ящик мой лазила секретный?

— Как можно, господин? Разве я без спросу осмелюсь?

— Книгу мою видела?!

— Не понимаю, о чем вы! Я же грамоте не обучена.

Он резко выбросил руку вперед и, железными пальцами сжав ей шею, прижал к стене. Сейчас проверю, — пророкотал грозно и второй рукой задрал сарафан. Настена и пикнуть не успела, как в ее срамном месте заработали мужские пальцы. Вытащив руку из-под подола, он поднес персты к лицу и Настена увидела, что они покрыты прозрачной слизью. sexytal.com Терпкий запах ударил ей в нос. Так пахло от Степана, когда он вытаскивал из нее свой конец.

— Ты же течешь как небо в великий потоп! Возбудилась, стервь, когда книгу мою смотрела? Ну держись! За то что обманула получишь сейчас по полной! От предвкушения сладости и от страха ноги у Настьи затряслись и она упала бы, если бы сильная рука хозяина не удержала ее. А он быстро снял с себя шарф и ловко связал ее тонкие запястья. Затем осмотрелся и, приметив вбитый в стену крюк от подсвечника, быстро примотал к нему другой конец шарфа, так что женщина оказалась привязана за поднятые руки. А затем он начал целовать крепостную так, как не целовал еще никто в жизни. Язык его горячий и упругий входил в нее, щекотал кончик ее языка, пробегал по открытым губам, носился во рту то долго, то коротко. Губы его всасывали ее язык и губы. А затем он стал облизывать ее розое ушко под сбившимися волосами.

— Мамочка! — запищала она

А затем перейдя на хриплый рык закричала: «Ииииииииииии!» и забилась, как рыба попавшая в сети.

Но это было только начало. Вот он развязал шнурок на рубахе и распахнув ее вывалил на свет две молочные сиськи, под белой кожей которых бежали голубые дорожки вен к огромным розам сосков. Сладкая истома охватила все тело, дрожавшее будто осиновый лист на ветру. Пальцы поглаживали окружья сосков, заставляя твердеть их и бугриться. Требовательные губы насасывали нежный бархат бабьей кожи и капельки голубоватого молока собирались на их кончиках. Неожиданно Гавриил Романыч отошел и, взяв со стола колокольчик, требовательно позвонил. Петух бы прокричать не успел, как в кабинет вошла Агафья.

— Давай с Атькой к нам быстро, — приказал хозяин.

— Чужие-то нам зачем? Срамота-то какая! — промелькнуло в Настиной голове. Но не уйти, не прикрыться она уже не могла. А бес-искуситель вновь терзал ее сиськи и его безжалостные пальцы наигрывали на ее куночке такую песню, что и Лель не смог бы такую сыграть.

Как в тумане Настюха увидала вошедшую нагую Агафью и барского камердинера Атьку. Ключница встала на колени перед господином и, расстегнув ему порты, выпустила на свободу елдак. О! Как Настя хотела, чтобы этот здоровый, торчащий кверху, чуть изогнутый хуище, вошел в нее и затушил пожар, горевший во чреве. Но нет. Эта блядина, солдатка, стала облизывать и насасывать его драгоценный кляп. Её руки играли с его яйцами, теребя и оттягивая их. И пока граф наслаждался прелестями своей крепостной, его ключница дарила ему наслаждение.

Настя и представить себе не могла, что и смотреть на хуй может быть сладко. Но самое удивительное было то, что камердинер Атька, оказался не парубком, а самой настоящей девицей, правда не красной — маленькой, чернявой, вовсе без сисек, но с густыми чёрными волосами на кунке. Она пристроилась между ляшек Агафьи, стоящей раком и сосущей барский хуй, и зачмокала языком.

«Собачья свадьба какая-то, а я главная течная сука в ней,» — пришло в голову Насте. Ну и пусть, пусть буду сукой, зато сладко так, что невмочно. И она зарычала, завыла: «Ну отъебите же, Христом богом молю».

И он внял наконец-то её мольбе, подхватил руками под ляшки, прижал покрепче к стене, так что ноги повисли в воздухе, задолбил так, как мужики долбят цепами по свежим снопам. Теряя от сладости сознание, Настёна видела как дрожат и дергаются на полу Агафья и Атька, вылизывая раскалённые пиздёнки друг друга..

Гавриил Романович лежал на пушистом персидском ковре, на его бугристых плечах слева и справа покоились головки Агафьи и Настёны, а в ногах как собачка свернулась Атька. Одна женщина рисовала на его груди узоры, а другая нежно поглаживала натруженный и спящий хер.

— А я и подумать не могла, что Атька баба. Её же все за пострелёнка принимают. Свет мой, сокол ясный, откуда ты эту страхолюдину немую взял? — задала Настёна вопрос.

— То, девки, долгая история, — начал рассказывать хозяин, разомлевший от ласк. Меня матушка государыня с посольством в Персию послала. И вышла там такая оказия, что я правителю ихнему жизнь сберёг и вошёл к нему в фавор сказочный. А персияне те одну жену не имеют, а живут со многими по закону. И называются бабы эти гаремом. Как зеницу ока охраняют этот гарем, и заходить туда может только повелитель. А берегут тот гарем мужики, которым бубенцы их отрезали, чтобы на шахских жен не засматривались, скопцы по нашему или евнухи. А ещё иногда баб берут, кои на мужиков похожи. Вот Атька, Атефех по-ихнему, и служила в гареме. Только одна из жен спуталась с визирем, и про то шаху доложили. Ну бабу свою с полюбовником он казнил люто, да и Атефех к смерти приговорил, за то что не усмотрела. Я иду и вижу ящик стоит, типо домовины нашей, там только дыра есть, а из неё Атькина голова торчит. Дерьмом оттуда несёт, её уже муравьи да мухи есть начали, а она на меня так жалостливо смотрит, что мочи нет. Вот я шаху и предложил на неё в шахматы сыграть. Поставил я коня своего со всем снаряжением, а он — охранницу гарема. Поняли кто выиграл?

— Ты конечно, сокол наш ясный — ворканула Агафья

— И никакая она не немая, просто языка нашего не знает. Вот, что я вам скажу девки, вернее этой сучки никого отродясь не встречал, — и барин толкнул персиянку ногой, а она улыбнулась и, поцеловав большой палец на его ноге, прижалась к стопе щекой и блаженно заулыбалась белыми ровными зубами.

Поняв, что Гавриил в отличном расположении духа, Настёна набралась смелости, и сделав голосок посахарнее спросила:

— А что это за книга у тебя колдовская, нешто через неё ты власть над нами берёшь?

— Дура ты сисястая, — беззлобно ответил барин. Нет никакого колдовства, про то ещё Вольтер писал, который в дружбе с нашей матушкой. При шахском дворе я с индийским посланником сдружился. Много персиянок мы с ним переебали. Так он мне в честь дружбы книгу эту подарил. «Наставление в любви» по-нашему, а на ихнем — Камасутра. Там про то, как людям радость от соития получать и жить всем по любви. Вот переведу её и буду среди людей просвещённых распространять. А то живём, как медведи в лесу, и поебаться толком не умеем. Когда барин закончил свой рассказ, елдак его, лоснясь тёмно фиолетовой залупой, смотрел в потолок.

— Ну бабы, сейчас я вам ещё урок преподам...