Хейстак Вилледж. Глава 4: Женщина массового поражения. Часть 4

***

Его разбудила мелодия.

Калеб Страуб, к своему величайшему изумлению, осознал, что все еще жив. Его легкие, пусть и с некоторым дискомфортом, втягивают тяжелый грозовой воздух. Его саднящая кожа все еще ощущает теплые капли дождя. Его уши все еще слышат далекий рокот грома и куда более близкую волшебную музыку. А его нос, помимо запаха озона, улавливает такой знакомый аромат туберозы и сандала.

Калеб слегка приоткрыл глаза. Тотчас его сердце на порядок ускорило свой бег. рассказы эротические Величайших усилий ему стоило не шевельнуть ни единым мускулом. Ведь если он хоть шелохнется, то разрушит эту чудесную идиллию. Что привело его в такой восторг? Беатрис. Из увиденного, услышанного и прочувствованного затылком Калеб понял, что лежит на одном из бревен, там же, у костра, а голова его покоится на коленях женщины. Беатрис теперь уже была полностью одета, накрашена и надушена. Она сидела с горделивой осанкой, закрытыми глазами, и играла на серебристой флейте-пикколо. Калеб никогда прежде не видел этого тонкого и изящного инструмента, но, пожалуй, тот подходил ей больше всего. Тихая и проникновенная мелодия расслабляла, и в то же время цепляла за живое. Она была так же прекрасна, как и ее исполнительница. Ее хотелось слушать и не отвлекаться на такие мелочи, как ноющая боль во всем теле. А если к этому еще прибавить нависающие над самим лицом большие упругие...

— Долго ли еще ты намерен притворствовать спящим, господин Страуб? — внезапно спросила Беатрис, прервав игру на флейте. И только после этого открыла глаза. — Дыхание тебя выдало. Но если на то твое желание, мои бедра готовы быть тебе подушкой хоть до скончания веков. Перина, правда, жестковата.

Калеб почувствовал себя пойманным при подглядывании за женской баней и немного смутился. Да, от Беатрис мало что могло укрыться. Помимо этого, формулировка предпоследней фразы показалась ему странной. И вообще, перво-наперво, почему она так благосклонна? Что-то не вяжется.

— Бе... Кхе-кхе!! Кхе... Тьфу! Беатрис... Что... Почему... Где...

— Ах, ах, какой поток сырого неупорядоченного любопытства! — захихикала женщина, прикрывая рот ладошкой. — Тебе на язык просится целая уйма вопросов, не так ли? Так на какой же мне ответить в первую очередь, хозяин?

Калеб поперхнулся собственной слюной и зашелся неистовым кашлем. Не без помощи он сумел сесть и принялся, пуча глаза, натужно откашливаться. Беатрис участливо хлопала его по спине в стремлении помочь.

— В первую... кхе... очередь, почему ты... кхе... тьфу... меня так назвала?

— Дай-ка подумать. «Повелитель» звучит как-то претенциозно и излишне напыщенно. «Господин», напротив, не отражает всей глубины отношений. Есть еще «патрон», но при личном обращении звучит нелепо, да и вызывает ассоциации с боеприпасами...

— Прекрати паясничать.

— Как прикажете, — насмешливо поклонилась Беатрис. — Расскажу все, как есть. Но у тебя, могу поспорить, в горле пересохло? Дэмиен, дорогой, налей моему покровителю чашечку чая.

Калеб аж подпрыгнул на месте и завертел головой. И правда, позади них потрескивал маленький костерок, над ним висел блестящий новизной чайничек, а рядом на бревне Дэмиен колдовал над чайным сервизом. «Какого... Он же уехал! Как он опять здесь оказался?». Честно говоря, этот мальчик до сих пор представлял для него величайшую загадку. Впрочем, с их расставания не прошло, вероятно, и суток, так что он вполне мог вернуться. Пока Калеб лихорадочно перебирал эти мысли в своей голове, Дэмиен уже заварил напиток и теперь совал аквамариновую фарфоровую чашечку с блюдцем в его непослушные руки. Взгляд темных глаз был оценивающим. Во всяком случае, так показалось мужчине. А чай оказался изумительным.

— У меня есть основания полагать, что Марти рассказал тебе все обо мне. Теперь ты знаешь о моей... услужливости. После лагеря команчей я принадлежала Матиасу Гиллу, душой и телом. Готовая не задумываясь исполнить любую его прихоть, любой приказ, даже если бы это шло мне во вред. Оберегала его, обогащала его... ублажала его. И тут появился ты. — Верчение флейты в руке Беатрис было несколько экспрессивным. — Ты, Калеб, очень везучий человек, ты это знаешь? Если бы ты хоть руку поднял на мистера Гилла в моем присутствии, я без промедлений умертвила бы тебя, несмотря на всю симпатию. Так уж я теперь устроена. Но я подвела его, моего хозяина, а когда спохватилась, было уже слишком поздно. Никогда я не смогу простить себя за это. А знаешь, что самое смешное в этой ситуации?

Калеб сербнул чаем.

— Самое смешное заключается в том, что я перешла в обладание тебе. Как трофей, добыча, отнятая сильным у слабого. Как я уже сказала, так я устроена. Как ни посмотри, я психически неполноценна. Даже если бы мне не хотелось — а это не так — я теперь принадлежу тебе, абсолютно и безоговорочно. Твоя жизнь для меня ценнее моей, твои желания — важнее моих. Вот почему я назвала тебя «хозяином». Потому, что это и в самом деле так. Исчерпывающе?

Калеб избегал ее взгляда, одновременно осуждающего и покорного. Обжигающего. «Какая ирония. Я убил Гилла ради того, чтобы снять с ее шеи чертов ошейник. А в итоге он просто достался мне. Нет, я не хочу с этим мириться». Но к этому спору он решил вернуться чуть опосля, а сейчас у него был другой животрепещущий вопрос.

— А где все? Если мне память не изменяет, из меня вся банда дерьмо выколачивала. Что ж не добили?

— А ты не помнишь?

Калеб наморщил лоб, и в памяти всплыла сцена, в которой Беатрис дезабилье неслась к месту драки. Тогда он подумал, что она его и... казнит. А выходит...

— Я защитила тебя. Встала между тобой и твоими врагами. Людьми, которые еще вчера были мне почти семьей. — Голос Беатрис вибрировал. Руки сжимали флейту так, словно она собиралась завязать ее узлом. — Я сказала им, что не позволю боле навредить моему хозяину, и если потребуется, я уничтожу всех. Конечно же, они были поражены. Конечно же, они пытались меня «образумить». Конечно же, они быстро поняли всю тщетность своих попыток, так как хорошо знали мои причуды. Я видела, что они боятся меня (хоть я и стояла полуголая, с одним гребнем в руках, а их было шестеро вооруженных мужчин), и в то же время презирают. — Она задумчиво коснулась левой щеки. — Всегда считала, что пощечина — это скорее обидно, чем больно. Теперь уверена в этом еще больше. Они уехали, предварительно осыпав меня грязнейшими ругательствами и высказав все, что думают о моем предательстве. Один только Марти воздержался. Но то, как он смотрел на меня... Лучше бы он ударил меня в живот. Хотя, что тут уже сокрушаться? Банда отреклась от нас, Калеб. Теперь мы сами по себе. Кстати, позволю себе заметить, для отколошмаченного пятью человеками ты выглядишь очень даже неплохо.

Опережая его мысли, Беатрис протянула ему зеркальце. Калеб придирчиво осмотрел свое лицо. Она была права: невероятно легко отделался. Кровь уже была вытерта, на лбу, переносице, скулах и подбородке виднелись немногочисленные ссадины, обработанные антисептиком и начавшие уже затягиваться. По ощущениям, в остальном теле ничего сломано не было, хотя саднило, конечно, ужасно. «Ничего. До свадьбы заживет», подумал красавец, возвращая зеркало женщине.

— Итак, теперь, когда мы остались предоставлены сами себе, и в нашем распоряжении все время мира, чего бы тебе хотелось, хозяин?

Калеб резким глотком опустошил чашку и нетерпеливо всучил ее уже ожидающему Дэмиену.

— Чего бы мне хотелось? Хотелось бы, чтобы ты уяснила себе одну вещь, — начал он, распаляясь. — Я не твой хозяин. Никто тебе не хозяин. Ты человек, а не собака. То, что с тобой делали команчи, ужасно. То, что с тобой делал Гилл, ужасно. Но я вот этими вот самыми руками положил этому конец. Больше не нужно себя накручивать, Беатрис. Ты — личность. И личность сильная.

— Ах, ах, какое благородство! Какой романтизм! Я в тебя уже почти влюбилась,...