Не родись красивой

Володя, скрепя сердце, терпел. Но терпеть было трудно, и больше двух пар он вытерпеть не смог. После экономики он подошел к Глаше и, дождавшись, когда народ рассосется, робко обнял ее за талию.

— Не надо, Володь, — попросила та, но Володя не мог сдерживаться. Сделав еще несколько попыток приласкаться, он обиженно отошел, и потом всю дорогу домой дулся на Глашу, которая специально для него сняла оглобли и платок, когда они отошли от универа.

Впрочем, долго дуться не получилось, и прямо с порога они прыгнули в постель, откуда полетели, как перепуганные куры, предметы гардероба.

— Ну почему ты не хочешь? — ныл он, влив в нее весь свой восторг и всю обиду. — Ну почему?

На следующий день повторилась та же история. Глаша была непреклонна, а Володю распирало так сильно, что он стал делать глупости — хамить преподам и задирать девчонок. За ним никогда не водилось таких финтов, и на него смотрели, как на больного.

Так продолжалось неделю. Потом Володя сказал Глаше:

— Я так не могу. Я уйду из универа.

— ?

— Не могу я, — повторял Володя, чувствуя себя идиотом. (Он никогда раньше не влюблялся и не знал, как это правильно делать.) — Мне хочется всем кричать, какое ты у меня чудо... хочется каждую секунду обнимать тебя, целовать, быть рядом с тобой... Не могу больше. Я сойду с ума...

Глаша ничего не ответила. Вечером она была особенно нежна с ним и сделала ему такой минет, что Володя на пару мгновений превратился в ком искрящего сладкого мяса, не думающий и не чувствующий ничего, кроме блаженства, к которому не лепилось ни одно слово. Он думал о том, что в такие моменты человек, как никогда, близок к смерти, и что оргазм — и есть маленькая смерть с последующим возвращением обратно в жизнь... Оглушенный и опустошенный, он благодарно хрюкал, подставив Глаше хозяйство, и вскоре уснул под ее руками.

Ему снилось, что Глаша сидит на троне, неописуемая и ослепительная, толпа однокашников скандирует «ура», а он, Володя, ее верный раб, целует милые босые ступни и моет их душистым мылом в золотом тазике...

Утром Глаша разбудила его.

— Ээээ, — моргал Володя спросонья, и вдруг подскочил на кровати. — Глаш?

— Вставай, соня. Быстренько завтракаем — и на пары, — сказало существо, которое должно было быть Глашей.

Накрашенное, как Анжелина Джоли на вручении Оскара, одетое в обтягивающую тунику, с грудью, вздыбленной лифчиком до небес, существо спихнуло Володю с кровати и утащило его на кухню, где тот долго и бессвязно выражал свои эмоции.

Подходящих слов просто не существовало. Это была совсем новая Глаша — такая, к которой и подойти-то боязно было, не то что обнять. У Володи было чувство, что он сидит рядом с божеством, которое по какой-то своей прихоти обращает на него внимание, кормит завтраком и целует в губы.

По дороге божество беззлобно издевалось над его отвисшей челюстью. Изумление, одолевшее Володю, плавно перешло в ликование и в благодарность: он наконец понял, на что Глаша пошла ради него. В универ он влетел, порхая вокруг нее, как пьяный мотылек.

Володя предвкушал эффект, но и думать не мог, вот что он выльется. Глашу просто тупо не узнали. Группа шептала «вааааа...», глазея на красотку, севшую с Володей, но связать ее с очкастой заучкой в платке не хотела и не могла. Ее не узнавали преподы, а один даже всерьез затеял разбирательство — почему это, мол, какая-то посторонняя выдает себя за студентку Бесфамильнову. И только когда Володя с Глашей стали ржать вголос, народ заподозрил, что его не разыгрывают, и это чудо-юдо, которое невесть где подцепил Володя, и есть настоящая Графиня.

На перерывах вокруг них кипел ажиотаж. Володя, вначале гордый, как петух, почувствовал, что его затирают, особенно когда к Глаше причалили местные мажоры, беспардонные, как «лексусы». Но ничто не могло омрачить его триумфа, и на обратном пути он сделал то, чего еще не делал: затащил Глашу в подворотню и там, прямо под фонарем, где всякий мог их увидеть, стянул с нее трусы с колготами и выебал, причем не как-нибудь, а звонко отшлепав по голому заду и промежности.

Было жутко стремно и неудобно, но мысль о том, что он ебет эту богиню, где захочет и когда захочет, так сносила башку, что Володя впрыскивал в нашлепанную Глашину пизду горячие фонтаны, наверно, минуты две, и фонтаны все никак не кончались, пока у него не поплыло перед глазами, и он не вцепился в свою богиню, чтобы не рухнуть на асфальт... Глаша сама возбудилась до плача и пробовала мастурбировать, раскорячив ноги, но у нее ничего не получалось. Тогда Володя окончательно снял с нее колготки с трусами, а заодно и туфли, и Глаша, голая и липкая снизу, пошла с ним домой.

Было полно народу, и она замирала на каждом шагу, как вороватая кошка. Туника спускалась чуть ниже бедер, и Володя все время задирал ее, оголяя срамоту. Не дойдя до дома, он прижал Глашу к стене, шлепнулся на колени и приник ртом к раковинке, изрыгавшей липкие потоки. Глаша не имела сил протестовать и стонала, раскачиваясь, как пьяная. Володин язык жег ее сладким огнем до костей, и через какую-нибудь минуту Глаша бесновалась, сползая по стене.

— Круто. Охуеть, как ты ее, — раздалось за спиной. Володя дернулся: рядом стоял какой-то мужик. — Меня пусти, я тоже хочу.

— Ща как пущу тебя, — двинул на него Володя, прибавив стоэтажное непечатное.

— Но-но-но-но! Я ж пошутил, — сразу отошел мужик.

— Оооооу! — кончала Глаша под стеной, терзая свои многострадальные гениталии. Сейчас ей было все равно.

— Ладно, — сказал Володя. — Я сегодня добрый. Так и быть, можешь подрочить на нее.

Он рывками стащил с обалдевшей Глаши тунику, а потом и маечку, и лифчик, оголив ее полностью. Мужик вывалил хозяйство и через считанные секунды взревел, как медведь. Володя смотрел, как тот плюется кончей в его Глашу, голую, одуревшую от похоти, и задыхался в жестокой эйфории...

Натянув кое-как тунику, Глаша молча дошла с ним домой и, войдя в квартиру, вдруг врезала ему в челюсть.

Это был удар настоящего мужика — Володя не получал таких со времен бурного девятого класса. Он отлетел к стене, а Глаша дала вдобавок ему в нос, расквасив его к чертям.

Каким-то запредельным усилием Володя сдержал желание схватить ее и трясти, как тряпку, чтобы вытрясти из нее всю дурь. Изрыгая матюки, он уполз в ванную, а Глаша, не проронив ни слова, ушла в комнату. Кое-как остановив кровотечение, он вышел и подкрался к комнате, прислушиваясь к приглушенным стонам за дверью. «Плачет» — покаянно думал он. — «Сукин ты кот!... Проси прощения...»

Раскрыв дверь, он вначале застыл, а потом прыгнул, как леопард, в постель и прямо-таки впился в голую Глашу, которая вовсе не плакала, а мазохистски терзала срамное место, выпятив его до потолка. В следующую секунду Глаша уже орала, выламывая Володин каменный стояк. Так грубо, по-звериному они еще никогда не еблись, и никогда так не плакали после секса, виновато облизывая друг друга...

— А у тебя удар будь здоров, — уважительно говорил Володя, щупая нос. После Глашиных поцелуев тот каким-то чудом не болел. — Слона на скаку остановит и хобот ему оторвет...

И завтра, и послезавтра, и все прочие дни выходила одна и та же история: вокруг Глаши мельтешили альфа-самцы, с каждым днем все сильней наезжая на Володю. Нужно было отдать должное Глаше: у всех на виду она обнимала его и картинно целовала взасос, показывая, чья она женщина.

Володя, обычно остроумный, нервничал и хамил, и потом на обратном пути выпускал пар, трахая Глашу в подворотнях и на скамейках. Это был жестокий секс с битьем, царапаньем и вываливанием в грязи, совсем не похожий на то, что у них было в первые дни. Однажды их окружили гопники, и они едва унесли ноги. В другой раз парень, подкарауливший их, попросил разрешения «хотя бы потрогать» Глашу. Володя уже приготовился его послать, но Глаша вдруг разрешила, и тот сосал ей соски и лапал между ног, пока Володя не отпихнул его ...  Читать дальше →