Длинный хвост старого года

и слаще.

... Этого не может быть. Это невозможно... Но жаркая глубина Гоар, облепившая его, была реальнее всего вокруг. И сама Гоар кричала ему всей своей плотью, своим терпким телом и соком — «ты здесь, во мне, в моей сердцевинке!» И улыбалась, не боясь глядеть прямо в глаза...

Гениталии горели кисло-сладким огнем. Смертельно хотелось поглубже, в самую утробу, — но сидя было неудобно, и Вадим Борисыч, крепко прижимая к себе Гоар, перевалился с ней на диван.

Она тут же обхватила его руками и ногами, как обезьянка. рассказы о сексе Сообразительная какая, — мелькнула мысль, но тут же испарилась. Было не до мыслей, и не до чувств, и вообще ни до чего, потому что рядом была улыбка Гоар, и ее бедра, сладкие, родные, приросшие к яйцам и зовущие вовнутрь.

Вот чего так хотелось все это время, — осенило Вадим Борисыча, когда он размашисто насел на Гоар, встряхивая ее всю, как ковер. — Вот чего не хватало. Вот отчего было так странно, когда я ее видел... Ааа... Ааа... Аааааа...

— АААААААА! — орали они вместе, пихая друг друга лобками, черными, мохнатыми (сверху казалось, что грызутся два хомяка)... Гоар взахлеб кончила вместе с ним, вытаращив глаза, а он не успел выйти из нее — и, закусив губу, вкушал смертную радость оплодотворения, в которой отказывал себе уже давным-давно.

Потом обнаружилась проблема. Ни он, ни она не могли заговорить. Это было невозможно. Просто невозможно, и все. Красная, обмякшая Гоар смотрела на Вадим Борисыча, и тот тоже смотрел на Гоар, не веря, что это она лежит под ним и обтягивает его своей плотью...

Тогда он и стал стаскивать с нее остатки одежды.

— Неее... не нааадо... Вадим Борисыч... — стонала Гоар, пытаясь сопротивляться.

Ты что, стесняешься? Я же тебя только что выебал, — думал Вадим Борисыч, но, конечно, не говорил так, а просто раздевал ее, пока не оголил полностью, до сосков. Они у нее были большие, матерые, как у кормящих мам. Надо же, такая лапочка, а сиськи, как у матроны. Восточная кровь, — удивлялся он, осторожно целуя широкие коричневые ореолы. Потом скинул с себя рубашку, майку — и нырнул в теплую плоть Гоар, как в ванну взбитых сливок.

— Ииии... иииы... — подвывал он, купаясь в ней. Гоар, совсем горячая и красная, обхватила его руками-ногами, впилась в рот — и они зашлись в новом соитии, отчаянном, как истерика.

— ... Хотите, я вам сделаю приятно? — говорила Гоар, когда Вадим Борисыч лежал ничком, уткнувшись в подушку. — Хотите? — и скребла ему краешек ануса, а тот выл, извиваясь от молний, кипящих в рыхлом теле.

Потом легла к нему, обняла, и все вокруг исчезло, отвалившись в пустоту, теплую, бархатную, как животик Гоар под его рукой...

С некоторых пор он повадился засыпать, обнимая рукой большой диванный пуфик, и уже почти что совсем забыл, каково это — обнимать живую плоть, только что бывшую его плотью. Ему снились неописуемо умильные сны, где его облизывали, как котенка, сверху донизу, и он тонул в океане чистого, нежного, ласкового тела, пахнущего любовью и доверием, и сам лизал, захлебываясь, умилительные сиси, и животик с пупком, и всю тоненькую фигурку-стебелек, для которой был и дитем, и отцом одновременно, и не понимал, где кончается сон и начинается явь, полная настоящей наготы настоящей Гоар... Ему было сладко и разноцветно, и он дремал с соском Гоар во рту, отгоняя подозрение, засевшее где-то за кулисами ума...

— А? Что? — подскочил он, когда кто-то невидимый ударил его по голове.

— Ммммм? — отозвался теплый зверек у него под боком.

— Гош? Это... который час?..

Он завертел головой, высматривая часы.

— Слушай... А? Ты спишь?

— Мммм...

— Без пяти двенадцать. Через пять минут Новый Год.

— А?!!! — Гоар подскочила, как на пружине.

— Вот так. Я побежал за шампанским.

Через минуту они чокались под бой курантов, сотрясающих наспех включенный телевизор.

— С Новым Годом тебя, Гошенька, — говорил Вадим Борисыч. — Будь счастлива. Желаю тебе самого-самого, самого-самого лучшего, и... Даже не знаю, что сказать, — смеялся он, обнимая голую Гоар.

— С Новым Годом! — мурлыкала та. — И вы будьте очень счастливы, очень-очень!... Вы знаете, когда я в вас влюбилась?

— Ты?! В меня?!

— Значит, не знаете. Я так и думала.

— Когда?

— А вот не скажу. Давно, очень давно... Ииииыы! — Гоар взвыла и влезла на Вадим Борисыча, пролив шампанское.

Тот едва успел поставить бокал.

— Им серац, им серац... — бормотала она по-армянски, и целовала ему уши, да так, что он ухнул куда-то, и там завис между небом и землей, искря, как провод под дождем. — Аааа, аааа, — выла она, оседлав Вадима Борисыча, и скакала на нем, как ребенок на лошадке.

Где-то сбоку из телевизора орал Галкин...

***

Он орал и через час.

Никто не обращал на него внимания. В постели, измятой и переколоченной, как после бомбежки, лежали две фигуры.

— Гош?

— Мммм?

— А как же мама?

— Мммммм...

— Злиться будет... волноваться... Надо позвонить...

— Угууууу... — мычала Гоар, не двигаясь с места.

— Гош?

— Даааа, — счастливо вздыхала та.

— Гош... Я спрошу у тебя одну вещь, а ты скажи мне правду, ладно? Я не буду тебя осуждать... Ладно, Гош?

— Ладно, — помолчав, отозвалась Гоар.

— Ты... обслуживала мужчин? У тебя их было... много, да?

Гоар молчала. Потом все-таки сказала:

— Да.

— Это и была твоя работа в Ереване? Остальное ты придумала?

— Да...

— Ты... сколько у тебя было мужчин?

— Много, — сказала Гоар.

Какое-то время они молчали, и было слышно только Галкина. Потом Вадим Борисыч сказал:

— Это все осталось в прошлом. В старом году. Правда, Гоар?

— Не знаю.

— Как не знаешь?

— У старого года длинный хвост, вы сами говорили. Но...

— Что?

— Теперь я могу... теперь у меня есть, для чего...

Она не договорила. Ей было трудно говорить.

Что есть? — хотел спросить Вадим Борисыч.

Но не спросил, а вместо того подполз к ней и обнял ее так крепко, будто собирался никогда не выпускать из объятий.