Накаркали
Страница: 4 из 4
и единственной возможностью увидеть ее была пара, напичканная веселыми всезнающими рожами.
На паре она появилась в желтой блузе, с желтыми помпонами в ушах, в ярко-красной юбке с серпом-молотом и в красном же платке на голове. «Крестьянка-пиратка, блин», думал Геннадий Петрович, восхищаясь ею.
— Будьте так любезны, уважаемая натурщица, снимите с головы ваш коммунистический субботник, а то он дразнит наших быков, — сказал он, когда голая Даша вновь выгнулась на помосте.
— С удовольствием, — хрипло ответила Даша, небрежно сдернула платок с головы, и Геннадий Петрович почувствовал, как превращается в ледышку.
Под платком не было волос. Голая Даша была обрита налысо. Обесцвеченная щетина серебрилась на круглой розовой головке, отражая блестки дневного света.
Даша не сдержалась, и ее губы, проколотые пирсингом, изогнулись в мстительной улыбке. Голая, накрашенная, торжествующая, круглоголовая, как инопланетянин, она была так зверски сексуальна, что в голове у Геннадия Петровича потемнело, и он схватился за край стола.
Едва овладев собой, он сказал:
— Все свободны. Кроме Гарфункель.
Группа вопросительно зашумела.
— Пары не будет. Да. — Он едва шевелил губами.
— Мне одеваться? — раздался насмешливый голос.
Геннадий Петрович не ответил. Шушукаясь, группа выползла прочь; Даша зашла за ширму и, когда класс опустел, вышла оттуда в своем желто-красном прикиде:
— А у меня для вас подарок, — сказала она.
— Еще один? — усмехнулся Геннадий Петрович.
— Ага. С наступающим Новым Годом! — она вручила ему коробку, перевязанную алой ленточкой. (Новый год намечался через два месяц)
Холодея от подвоха, Геннадий Петрович развязал бантик — и хрюкнул: в коробочке лежала Дашина коса, свернутая в дюжину витков, как швартов на причале.
Он сжал кулаки и поднял голову, собираясь выорать все, что клокотало в нем — и вдруг увидел на улыбающемся лице черные подтеки под глазами. Даша плакала.
— Ты скотина, — неуверенно сказал Геннадий Петрович. — Ты невозможная, гадкая, истеричная, психованная, ненормальная, придурковатая, дебильная скотина и извращенка, и мазохистка, и кретинка, и пугало. Ты чудо в перьях, ты дурында, тетя ворона, чувырла, амурский попугай! Ты... ты...
Пока он ругал ее, Даша всхлипывала все громче — и черные подтеки на щеках делались все гуще, а улыбка все шире. И сам Геннадий Петрович чувствовал, как его губы растягиваются в улыбку, и внутри закипает брызгучий теплый фонтан...
Ругая ее, он наконец не выдержал — прыснул, и тут же за ним прыснула и она, захлебнувшись смехом-плачем. Не в силах более сдерживаться, они прыгнули друг к другу в объятия — и стиснулись так, что кости захрустели, как обертка из-под цветов.
— Ты чувырла, чудо в перьях, — повторял ей Геннадий Петрович, целуя лысую головку, — что ты наделала? НУ ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА? Ну зачем это?..
— Иыыыы!... — тянула Даша, вымазывая его слезами и тушью.
— Ээээыы! — дразнился тот и мял ей груди сквозь блузу. — Ты кошмарище! Ты чудик-инопланетянин! Щетинистый, как свиноматка. Вот щас буду брить тебя.
Не выпуская Даши, он добыл из портфеля тюбик крема, бритвенный станок, выдавил ей на лысину снежную гусеницу — и стал нежно растирать по черепу, обмазывая его со всех сторон. Круглая, перемазанная, смешная до ужаса Даша всхлипывала и жмурилась. Обмазав ее, Геннадий Петрович потянулся было к станку... но не выдержал и стал лихорадочно срывать с нее тряпки. Оголив Дашу, он потянул ее на пол и влез сверху, не раздеваясь, и расстегнул брюки, и вывалил хозяйство прямо в пизду, такую же вымученную и голодную, как его елда, и вдавился сразу до упора, срастаясь с Дашей лобками, и отпустил бедра на волю, позабыв о тормозах...
Дашкина лысина, обмазанная кремом, драла ему кровь тигриными когтями, и Геннадий Петрович выл от жестокого, терпкого желания, горького и пьяного, как шведская настойка.
— Ага, ревем черными слезами, — злорадствовал он, хоть и сам всхлипывал, как карапуз. — Вот тебе, вот тебе! — ебал он Дашу и ехал на ней, как на санках, по полу. — Ну что, ну что, ребенок, лысый глупый зареванный ребенок, тебе это подходит? Они были правы — я совратил тебя, глупый психованный ребенок, — пыхтел он, загнав Дашу в угол, и заебывал ее до визга, и целовал в губы, облизывая соленый металл пирсинга.
Это был странный секс: им хотелось срастись телами, продрать кожу, влезть друг в друга и там, внутри успокоиться, слепившись с любимой плотью. Они лезли друг на друга, слепляясь грудями, животами, ногами, плечами и губами; они карабкались друг на друга, как котята или медвежата, и распалялись тем сильнее, чем больше не получалось срастись воедино. Когда они кончали — им было мало единства, и они царапали друг друга ногтями, и Даша обнимала Геннадия Петровича ногами, вдавливая в себя, чтобы он проник в нее до самого сердца, и хныкала оттого, что он близко, но не весь внутри, в ней, в ее теле, а только засунулся в нее хуем с яйцами и не помещается там целиком...
Потом Геннадий Петрович брил Дашу, лопаясь от странной щемящей горечи.
— Забавно, — говорила намыленная Даша, — в приемной обвинили нас в этом самом, и я ведь ходила туда и рассказывала им, как у нас с вами все благородно...
— Мда. Накаркали, что называется, — смеялся Геннадий Петрович. — Ааааа! Опять дверь не закрыта. Вот кошмарики...
Он подскочил к двери и щелкнул замком.
***
В тот же день Даша переехала из общаги к Геннадию Петровичу. В декабре Геннадия Петровича заставили написать увольнительную. Ему пришлось заняться подработками, а Даша оказалась у другого педагога. Она нагло сачковала занятия, и на третьем курсе, когда ей стукнуло восемнадцать, бросила институт, уехав с Геннадием Петровичем в США.
На этом их следы теряются. Однажды Жора Нетудыхата, сотрудник Геннадия Петровича, вернулся из-за океана и рассказал, что видел их в Луисвилле. Он говорил, что они держат там галерею, что Даша до сих пор лысая и в пирсах, а Геннадий Петрович отрастил бороду и стал похож на довольного Карла Маркса с шоколадной обертки.
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →