Поединок

Папаша достает зверски. Ну как он не понимает, что я не кукла киношная!!!

 — 5 октября-

Уффф. В зеркало смотрюсь — мороз по коже. Покрасили меня, отсняли три дубля, и я теперь чернющая, как тьма. А это оказалось зверски приятно: кисточка мокрая, холодная, мягкая такая, тебя по всему голому телу мажут черным гелем, щекотно, мурашки бегут... Когда грудь, письку, затылок, уши красили — жесть!... Подохла. Жутко, когда все замазывают черным. Как это все отмыть?

А сейчас оторвусь!!! Два часа передыха, так схожу пройдусь негритоской по городку. Одену что-нибудь белое, конечно. Будет креативно.

 — 6 октября-

Вечером такое было...

Набегалась покрашенная, наотрывалась, языки напоказывала старым курам в окнах, вернулась мыться... Нифига. Верхний слой смылся, и все, кожа как в мазуте.

Тут меня прорвало за все эти дни, и как начала умная девочка Леа реветь белугой! Эта взрослая, опытная личность, эта кинозвезда, эта профи поцелуев и рева!..

И тут сатана принес Папашу. Зашел, смотрит на меня, и...

Я, между прочим, голая, и это уже не Беатрис, а самая всамделишняя я! Заходит, открывает шторку без всякого... Он, кажется, думает, что я и мое тело — его собственность.

Как был, залез под душ со мной — в шортах, ковбойке. Начал мыть меня. Хоть бы спросил, хочу я этого или нет. Мыл, лапал меня везде, сверху донизу. БОЖЕ, КАК ХОРОШО...

Голос насмешливый, и заботливый тоже, руки сильные, нежные, я как восковая, он лепит из меня, что хочет, а я теку, стекаю вместе с водой в дырочку на полу... Подохла. Он лапает, моет меня, а я реву, но уже совсем не потому...

Под шортами у него, между прочим... чуть не проткнул! Значит, и нам не чужды страсти людские, да? Про меня и говорить нечего: когда он ушел, я... да что там говорить!!!

Сволочь. Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь. Ненавижу.

 — 7 октября-

Я как пустая шкура. Сегодня снимали мою смерть.

Трудное это дело: умирать. Я надорвала себе горло. Я будто действительно умерла. У меня все болит, везде синяки, хоть меня никто не бил. Зато меня клевали стервятники...

Я прочувствовала это так, что ноги не держали, и сегодня меня увозили на носилках, как больную. Перед съемкой Папаша повел меня смотреть, как меня жрут, чтобы я прониклась. Сделали мою куклу — вылитая я, если не присматриваться к морде — начинили ее мясом и выпустили настоящих стервятников. И они жрали меня. Отрывали огромные куски с кровью и жрали...

А Папаша, вместо того, чтобы хоть как-то со мной... говорит: видела? Тебя уже нет. Ты одна, и тебя некому спасти. Надежды нет. Во всем мире только ты, и боль, о которой нельзя помыслить, и ужас, и смерть. Поняла?

 — 8 октября-

Всю ночь не спала. Думала о смерти. И о Папаше — какой он был вчера после съемок.

Он принес вина, выпил со мной за мой удивительный талант (так и сказал!), и потом четыре часа развлекал меня. Не отходил от меня, травил анекдоты, изображал всех актеров, операторов и осветителей по очереди, и я ржала, как никогда в жизни.

Если я когда-нибудь и убью его — я сделаю это так, чтобы ему было очень приятно. Приятно до смерти...

Зато сегодня снимали самый настоящий, самый-пресамый СЕКС! Я из кожи вон лезла (в буквальном смысле!!!), чтобы ему понравилось.

Все понарошку, конечно. Ди увели от меня куда-то, я разделась, и надо мной мотали камерой, чтобы изобразить, будто Ди трахает меня и смотрит сверху. А мне только надо было корчить страстные рожи. Я старалась — и у меня ни хрена не выходило. Папаша даже заявил, что он выблюет назад вино, которое выпил за мой «удивительный талант».

Он учил меня правдоподобно кончать. Изображать оргазм. Вопил, как орангутанг. Показал мне порнушку с женскими оргазмами. Я и рассмешилась, и возбудилась до рева, боюсь взглянуть на него... Все равно не то. Ору, корчу морды, как те шлюхи, и сама чувствую, что говно, и лопаюсь от стыда. Ублюдок Папаша! Ну что поделать: я ведь никогда не трахалась.

Боже, а ведь все это увидит моя мама.

 — 9 октября-

Я не смогу написать о том, что сегодня было.

Утро прошло в моих дебильных потугах выдавить из себя дебильное подобие дебильного оргазма. Папаша рычал, как псих. А потом...

А потом, когда все кончилось, он сидел со мной. Я ревела, плакса сопливая, и он говорил со мной. Он был славный, теплый такой... и ладонь у него теплая. Он гладил меня. Я таяла и текла, я улыбалась ему как преданная собачка...

Все равно я ненавижу его.

***

 — ... Думаю, на этой оптимистической ноте мы прервемся, — хрипло сказал Рикко, — и передадим слово тебе. Что скажешь?
 — Можно, — отозвалась голая Леа.

Она была красной, как молодые помидоры — не только лицо, но и шея, и уши, и даже грудь. — Да, теперь я стриптизерша мирового класса. Двойное оголение: и тело, и душа...
 — Теперь оголяй меня. Я честен, как видишь.
 — Вижу. Сейчас оголим. Та-ак... — Леа зашуршала страницами дневника Рикко.
 — Что ты ищешь?
 — Девятое октября. Ага!... хотя здесь тоже интересно. Кха-кха! — Леа картинно прокашлялась и стала читать.

Голос ее звенел от напряжения:

 — 8 октября-

Девчонка абсолютно гениальная, и я каждый день благодарю Бога (которому, разумеется, некогда слушать такого засранца, как я) за нее. Вчерашние дубли потрясающи, и она потрясающа. Она проживает свою роль до последнего, до смерти, и я боюсь за нее...

Но сегодня ноль. Все она может: любовь, нежность, боль, муку, смерть; но ей не по зубам то, что делает обыкновенная среднестатистическая блядь. Тут — глухой угол. Это комично, и из-за этого комизма я готов оторвать голову и себе, и ей. Без этой сцены фильму крышка: она как легкие, как кровь, как сердце. Дублерша невозможна: это должно быть ЕЕ лицо. ЕЕ удивительное лицо, искаженное пыткой любовной нирваны, а не детским кривлянием.

Чувственности-то у нее океан: хватит на всех нас, и еще останется. После съемок она запирается в туалете, громко хлюпается в письке и отчаянно старается не орать.

 — 9 октября-

Я буду ненавидеть себя всю жизнь. Я буду думать об этом ночами и прятаться от Бога. Я гнида. Но сцена в коробке, и это потрясающе.

Все утро я терзал бедную девочку. Всем давно уж было не до смеха — и ей, и мне, и всей группе. Я выгнал всех-всех-всех, оставив только Тонио с камерой, и попробовал еще раз. Не вышло. И тогда я запер все двери, и взял клятву с Тонио, что он никому никогда...

Если не получается изобразить оргазм — значит, нужно испытать его.

Никогда не забуду взгляд бедной девочки, когда я взял ее за ноги, раздвинул их и подлез к ее голой драгоценной розочке. «Тихо», сказал я, «закрой глаза, Беатрис. Тебя трахает твой Роберто, и тебе хорошо, как в раю». И заглотил ее запретные складочки, липкие, как в мыле, вымазался ими по уши, и ткнулся носом в самое ее липкое и пахучее, и стал наяривать ей языком — и клитор, и вокруг, и каждую складку, и дырочку до самой целки...

Девочка как взвоет, как захлебнется, как захрипит, бедняжка... Ничего, пора испытать и это. Ебу ее языком, крепко держу за бедра, потом вытянул руки — начал крутить ей соски. В кадре ведь только лицо и плечи. Шерстяной ее лобок трет мне морду — и липкое, горячее течет, и течет, и льется из нее, как из березы в марте. Горько-соленое, и нежное, как манго. Ходит ходуном девочка, стонет, надрывается — и как стала извиваться, и прогнулась, и зашлась вся, как вчера, когда умирала, только страшнее, потому что здесь все взаправду... а я не отпускаю ее — пролизываю нахрен, чтобы она почувствовала, как это бывает, когда любовь переходит в смерть и обратно...

А Тонио ...  Читать дальше →