Живая статуя. Часть 1
- Живая статуя. Часть 2
- Живая статуя. Часть 1
Страница: 2 из 3
— Что?
— Ничего. Увидишь. — Майя рассмеялась, закрыв лицо руками.
— Может, снимешь парик? Солнышко вон какое!
— Это не парик. Это мои волосы, только в краске...
— А какого они цвета без краски?
— Рыжие. Натуральные, без хны. Я природная рыжая бестия, — смеялась Майя, показывая жемчужные зубки. — Никто не верит, что это мой цвет. И ты не поверишь — завтра, когда увидишь... Мне вообще редко верят. Не верят, что я актриса, не верят, что мне восемнадцать лет... Когда меня нашли на улице — семь или восемь лет мне было, — не верили, что я забыла свое имя... Забавно, правда? Доктора потом сказали, что у меня амнезия. Они говорили, что она пройдет когда-нибудь, — но я так и не помню, что было до семи лет... Никто не знает, как я попала на улицу, где моя семья, мои родители... Помню себя вот с этого момента: меня нашли, кормят, купают... Меня назвали Майей, потому что нашли в мае. И день этот объявили днем моего рождения. Потом я жила в приюте... Там хорошо на самом деле, меня очень любили все — и воспитатели, и дети. Там ведь все дети бездомные... Это приют при одной американской церкви. Там же я стала учиться. И чуть ли не сразу полезла в актрисы. В восемь лет я уже изображала статую, а потом играла там, наверно, в двадцати спектаклях, — сама же их и ставила. А потом к нам приехал Фауст Агриппович. Маэстро Брокенберг. Он ездил по приютам и отбирал талантливых детей. И сразу выбрал меня. И предложил жить у него и учиться в его студии. И все бесплатно! Я была потрясена... Я...
Ее карие глаза, тревожные и удивительно красивые, были похожи на прозрачные камни — берилл или кошачий глаз. Глубокий цвет, игравший на солнце, странно оттенялся белесым металлом краски, покрывавшей веки, ресницы и всю кожу.
... Незаметно стемнело. Майя бурно жестикулировала и мотала головой, как щенок; ее волосы, пропитанные серебрянкой, растрепались, и на лоб свесились окрашенные пряди, которые она постоянно теребила, пытаясь заправить за ухо.
— А ну давай-ка... — я подошел к ней и уложил, как мог, ее волосы. Они были жесткими и липкими от краски. Я провел перепачканными пальцами по лицу, сделав себе «глаза зомби», и Майя смеялась, доверчиво глядя мне в глаза.
Луна, вышедшая из-за облаков, освещала ее призрачным светом, отблескивая в матовом серебре краски. Майя казалась волшебным призраком или миражом. Я нагнулся к ней, коснулся губами ее лба...
— Ты такая при луне... — сказал я, чтобы оправдаться.
— Только при луне? — рассмеялась Майя. Она волновалась.
— Нет. Не только, конечно. Я глупость сморозил, да?
— Ну что ты!... Но это не я, это статуя. Это моя роль...
Мы стояли друг против друга, и я снова и снова целовал ее в лоб, шершавый от краски. Потом она тихо сказала:
— Мне нужно рано лечь спать. Завтра премьера...
Я не обиделся. По дороге мы молчали и трогали друг друга шершавыми руками. Она шла, слегка пританцовывая и отвешивая гибкие поклоны невидимой публике. Луна освещала ее мерцающее личико и улыбку.
... Когда мы прощались у ее дверей, она взяла мою руку, подержала в своей руке и шепнула:
— Спасибо. Мне завтра будет легко играть.
— Можно обнять тебя? — спросил я.
— Можно. Не испачкайся, — еще тише сказала она, и я осторожно и нежно, как мог, обнял ее за серебряные плечи.
— ... Дзиннь! — из кармана вдруг выпал жезл, похищенный у старика. Я и забыл о нем. Падая, он сверкнул странным голубым огнем.
Майя вскрикнула и отскочила как ошпаренная.
— От... откуда это у тебя?!...
— Чего ты снова так испугалась?! Ну чего? Эту штуку выронил тот старикан — про которого ты не хочешь мне рассказать. Я совсем забыл о ней... Ну чего, ну чего ты?
Мне было досадно. Я подобрал жезл, светящийся странным голубоватым светом. Он был из легкого металла, в форме вытянутых завитков. Вид у него был древний, как из музея.
— Интересно, как он светится? Фосфор? И что это за штука?
Майя робко подошла...
— Дай мне его. Пожалуйста... — тихо попросила она.
— На. — Я недоуменно протянул ей жезл. — А зачем он тебе?
— Я... я потом тебе расскажу. Я обещаю. Потом, хорошо?
Вздрогнув, она взяла у меня жезл, медленно поднесла его к себе... Губы ее сжались, будто она делала что-то опасное. Подняв глаза на меня, она сказала:
— Спасибо тебе, Рома. Ты и не представляешь...
— Конечно, не представляю. Ты ведь молчишь, как партизан. Да уж, загадочность — лучшее оружие женщины...
— Спасибо! — повторила Майя, покачав головой.
Она потянулась ко мне, обняла и тихо чмокнула в щеку, а затем и в губы, оставив на них горьковатый привкус краски.
***
Театр «Пигмалион» оказался маленьким подвалом в старом дворике. В зале было от силы 50 мест, но все они были заняты, и еще человек 15 стояли в проходе: театр явно пользовался популярностью.
У входа я увидел большую афишу: «Премьера! Спектакль Фауста Брокенберга «РЫЖАЯ БЕСТИЯ». В главных ролях Фауст Брокенберг и Майя Найденова».
Усевшись в первом ряду, под кондиционером, от которого веяло прямо-таки арктическим холодом, я принял позу знатока. Вскоре погас свет, заиграла тихая музыка — и из нее как-то сам собой пророс голос, говоривший без надрыва, будто бы безучастно, но пронзительно-интимно, — голос, в котором я не сразу узнал Майю...
... Я очнулся только тогда, когда зажегся свет и вокруг меня гремели аплодисменты. Простая, немудреная история героини, на людях — Рыжей Бестии, насмешливой и упрямой, а наедине с собой — одинокой, печальной девушки, в чем-то наивной и смешной, в чем-то трогательной до слез, осела у меня в душе, и в антракте я не ввязывался в обсуждения, отойдя в сторонку. Я думал о Майе, о том, как зал отзывался на каждый ее взгляд и улыбку, о том, какая она славная и цветущая без краски, о ее невероятных волосах и веснушках, то ли нарисованных, то ли нет...
Во второй картине Рыжая Бестия переодевалась ко сну, и зрители, случайные свидетели ее вечернего туалета, смотрели, затаив дыхание, на ее тело, до которого можно было дотянуться рукой.
Неторопливо, не видя и не слыша ничего, кроме своего уединения, Майя сняла с себя тряпку за тряпкой, пока не обнажилась полностью, и задумчиво замерла перед зеркалом. У нее было мягкое, дразнящее тело, плавное и пухло-округлое без полноты. Кончики грудей дерзко выпирали в стороны, распущенные рыжие волосы обволакивали плечи и спину густым потоком, в который хотелось нырнуть, обхватив нежное тело, как плюшевого мишку. На попке была гусиная кожа от холода, лобок зарос густым пухом, и зрители все это видели отчетливо, как свои руки — каждый пупырышек, каждый волосок, каждую складку бутончика, выпиравшего из пухлых створок.
Ее тело было совсем не таким, как у лощеных телок с глянцевых обложек: оно звенело интимной тишиной девичьих спален. Это было славное, трогательное, ласковое тело — со всеми его милыми изъянами, вроде родинок на животе, огрубевших пяток или розовых следов от лифчика на спине. Рыжая Бестия проводила его ревизию перед зеркалом: поджимала рукой груди, втягивала живот, и без того натянутый, как струна, умопомрачительно выгибала талию, оттопыривая голое дразнящее бедро...
Вдруг звенящая тишина скомкалась: в окне появился Он, лощеный тип, в которого так заразительно-искренне влюбилась Она в первой картине. Его играл сам Маэстро Брокенберг. У него был странно тонкий, петушиный голос — при высоком росте и демонической внешности.
Рыжая Бестия вскрикнула, прикрывшись покрывалом, а у меня в груди поселилась ... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Оглянувшись еще раз (мало ли?), Марина осторожно спустила с бедер плавки. Переступила через них и застыла, как привязанная, боясь отойти.
Вообще-то здесь не нудистский, а самый обыкновенный пляж (ну, или не пляж, а просто...
Читать дальше →
Евгений Львовичтак и сделал. Будь он лет на пять помоложе, он бы еще поборолся с волнами, а сейчас... Нет, он не боялся, конечно. Просто он и так знал, что сможет победить их. Тратить силы на доказательства этого бесспорного факта не имело никакого...
Читать дальше →
Как бы там ни было, однажды в столицу одного из бесчисленных эмиратов, на которые распался некогда могущественный Арабский Халифат, и правда прибыли два высоких гостя (о том имеются пометки в дворцовой хронике). Один из них — Мамуль, юный принц...
Читать дальше →
Нет ничего трогательней в мире, чем соски юной девочки, если их раздеть и целовать впервые в девочкиной жизни (и возраст не имеет тут значения). Они не просто нежные, и беззащитные, и чувственные. Они — обещание, и плевать, выполнится оно или нет. Это обещание всегда больше любого выполнения: женщина может умирать в оргазме, но в ее сосках, раскрытых впервые, есть и эта смерть, и рай после нее, и муки...
Читать дальше →
Казалось бы, не самая круглая цифра, бывают и покруглее, — но Лайли, домашний лепрекон Гюнтера, решила сделать из нее праздник ну прямо-таки национального масштаба.
Впечатленный ее размахом, Гюнтер предлагал кинуть эту идею в бундестаг. Но Лайли была левой и не верила в правительство. Она заявила, что эту идею похерят, как и все хорошие идеи.
 ...
Читать дальше →