Записки Любопытного Козленка

и в его центре было отверстие, из которого на траву спускалась прозрачная лестница. «Летучий корабль», вдруг догадался я. «Летает без крыльев...»

Возле лестницы стояли Ниир и Гвен. Ниир говорил ей:
 — Я разгрузил все склады. Я выкинул все образцы почвы, собранные для получения Гарантии... Я вернусь с позором, но это не важно. Мы попробуем. Попробуем взлететь вместе. Ты готова? Идем, Гвен.

Он взял ее за руку, повел к лестнице — и вдруг какая-то сила вытолкнула меня из подлеска.

 — Гвеееееэээн! — орал я и мчался к ней, и врезался в нее, едва не сбив с ног, и зарылся в мягкое тело, сжав его до хруста.

 — Оуэн?! Ты как сюда... Боже мой! Это мой брат, — шептала она Нииру, гладя меня по голове.

Ниир стоял рядом, пока я тискал Гвен и бормотал «не пущу тебя... не пущу!»

Не помню, как я отлип от нее, как очутился в подлеске, как они вошли на корабль...

Лестница вдруг втянулась в него, как змеиное жало, и корабль задрожал. «Улетают», подумал я, и в сердце впился черный коготь... но корабль вдруг затих, проход в центре снова раскрылся, и из него вытянулась лестница.

 — Сто одна целая, четыре сотых процента критического веса! Взлет невозможен! — прогнусавил странный голос. Из прохода высунулась голова Гвен, а затем и Ниира.

 — Я сниму одежду и оставлю ее здесь, — сказал он, разделся догола, не стесняясь меня, и кинул свои голубые тряпки на траву.
 — Прощай, Оуэн! — махнула мне рукой Гвен.

Вход закрылся, корабль снова задрожал... и снова замер.

Снова открылся проход, снова выехала лестница...

 — Сто целых, пятьдесят восемь сотых процента критического веса! Взлет невозможен! — проскрипел тот же голос.

 — Гвен! Придется тебе раздеться, — сказал Ниир.
 — А как же... Мы что, сойдем на твою землю голышом?
 — Да, — сказал Ниир. — Другого выхода нет. Ты сможешь перетерпеть стыд?

Гвен посмотрела на него, потом на меня... На мгновение застыла — и потянула с себя платок, говоря мне:
 — А!... Все равно больше не увидимся с тобой, Оуэн... Чего уж тут!

Она спустилась вниз, раздеваясь на ходу. На траву полетел платок, затем платье, юбки, ботинки... Освободив ноги от чулок, Гвен окинула взглядом свое тело, тронула рукой торчащую грудь, перевела взгляд на меня...

 — Иди сюда, Оуэн. Иди ко мне. Ты ведь хотел этого, верно? Я же знаю. Я все знаю... Иди — попрощаемся. Раз уж такая судьба... Чего уж тут...

Она стояла передо мной, голая, упругая, трепещущая, как полотно на ветру. Распущенные волосы ее развевались, отсвечивая молочным светом утра.

 — Иди ко мне, — говорила она, возбужденно вдыхая влажный воздух. — Какой тут воздух!... А на вашей земле такой же вкусный воздух? — спросила она у Ниира, и тот не ответил ей, грустно глядя на нас.

Вдруг подпрыгнув, я бросился к ней — и сжал ее тело, уткнувшись щекой в голую грудь. Она оказалась мягкой и упругой, как желейный пудинг. Гвен дрожала и с силой, неуклюже гладила меня, приговаривая:

 — Ну вот... вот так... доволен? Доволен? Я виновата перед тобой — пусть это будет отплатой, хорошо, Оуэн? Ты простил меня? Надеюсь, Ниир не будет сердиться...

Я замер, не решаясь сделать то, что мне хотелось... но вдруг решился — и нырнул в ее грудь, близкую, нежную, сказочно доступную, как в сладкий океан, и стал мять, облизывать, подсасывать, тереть и мучить эти пухлые рожки с твердыми шариками на кончиках. Я хватал Гвен за талию, за попу, шарил руками по ее телу, мял и тискал его; Гвен скулила, перебирая мне волосы — а я задыхался и тонул в ней.

Облизав и обцеловав ее с ног до головы, ощупав обеими руками заветные складки между ног, липкие, как мокрый сахар, я, наконец, замер и заглянул ей в глаза. Я был пьян ее телом, соленым вкусом ее кожи, и у меня шумело в голове...

 — Пора, Оуэн. Пора, Ниир. — Она мягко выскользнула из моих рук, звучно чмокнула меня в губы и сказала: — Вот теперь ты точно меня не забудешь.

Я смотрел, как они поднимаются, исчезая в дверном проеме, как втягивается лестница, как корабль начинает дрожать...

Я уже смирился с прощанием, поставил внутри твердую точку, намереваясь хранить в себе образ Гвен, целующей меня... как вдруг дрожание снова прекратилось.

 — Сто целых, одна сотая процента критического веса. Взлет невозможен! — прогнусавил голос.

Открылась дверца, выползла лестница... «Не улетят?! — поднялась вдруг надежда — и тут же потухла, срезавшись другой мыслью: «Нет, так ведь нельзя. Им нельзя расстаться».

В дверях показались голые Ниир и Гвен. Они поникли, как призраки, и я ощутил глухое опустошение, исходящее от них. Я уже не знал, чего я хотел больше: чтобы Гвен осталась со мной — или с Нииром.

Они остановились на верхних ступеньках лестницы.

Ветер развевал рыжую гриву, кудрявую, знакомую мне до боли... Над хребтом показался край солнца, и длинный тонкий луч зажег золотистые пряди Гвен, вспыхнувшие нимбом вокруг ее головы. Это было завораживающе красиво, — и я закричал бы от восторга, если бы не было так грустно.

... Вдруг Ниир поднял голову. Его взгляд упал на золотой нимб Гвен. Вздрогнув, она тронула свои волосы, посмотрела на них... и кивнула Нииру.

 — Нет! — крикнул я.
 — Дай мне свой нож, Оуэн, — попросила Гвен. Я мотал головой, не двигаясь. — Пожалуйста, Оуэн. Ты же видишь... — тихо говорила она, и просила, и умоляла меня — и я подошел к ней, как заколдованный, и протянул ей нож, продолжая мотать головой.

Из корабля вышел Ниир с флягой воды. Он подошел к Гвен, тронул ей волосы, взъерошил их, подбросил вверх, зарылся в рыжий сверкающий водопад... затем взял нож, смочил водой макушку Гвен — и начал осторожно скоблить ей голову.

Гвен закрыла глаза... Ее аккуратный нежный лоб стал расти вверх, превращаясь в уродливую залысину, как у старика. Залысина росла — и ветер уносил прочь пушистые пряди, горящие на солнце.

Затем лоб вырос до макушки... Голова моей сестренки круглела на глазах, делаясь странно маленькой, смешной и розовой, как тыковка; красавица Гвен превращалась в какого-то голого мальчишку с женскими грудями и пиписькой. Это было нелепо и невозможно, и я лопался от горечи, глядя на солнечный пух ее волос, летящий над поляной. Он сверкал в лучах рассвета, как золотая паутина...

Наконец Ниир выбрил ее до последнего волоска и швырнул нож на поляну. Я не хотел верить, что лысый ушастый чертик на лестнице — это и есть Гвен, моя красавица Гвен, и боялся смотреть на нее, — но все-таки не утерпел и взглянул.

И увидел, что лысая Гвен осталась красивой. Только красота ее теперь была нездешней, терпкой и странной. Она сразу стала похожа на Ниира, и я ощутил связь между ними — будто их скрепила невидимая нить. Гвен подняла круглую маленькую головку и улыбнулась мне сквозь слезы. Ее новенькая лысина блестела на солнце, повторяя розовый контур грудей...

 — Прощай, Оуэн! — сказала она.
 — Прощай, Оуэн! — крикнул Ниир и вошел вслед на ней в корабль. Лестница втянулась, дверь закрылась, корабль снова загудел...

Затаив дыхание, я ожидал, что гудение вот-вот прекратится, и корабль застынет, как и прежде.

Но оно не прекращалось, а нарастало все больше и больше, передавая дрожь земле. Из дубняка стали с криком вылетать птицы...

Вдруг огромный диск плавно приподнялся над поляной, усеянной золотыми волосами Гвен. Железные ноги бесшумно втянулись в него, как щупальца. У меня побежали мурашки по коже, — а диск поднялся на сорок футов, наклонился — и вдруг с бешеной скоростью рванул в небо, будто его швырнул туда невидимый великан.

Секундой спустя он скрылся из виду — а я, не успев осознать это, долго всматривался в синеву, освещенную молочным светом горного утра.

«Нет, не мор и не война», думал я, вспоминая пастора Ллойда... Мне было и сладко, и горько — и я долго, долго смотрел в небо, пока у меня не заболели глаза.