Мой любимый тиран. Часть 5

Город Золотых Камней встретил их развевающимися красно-желтыми знаменами, стягами, развешенными на высоких крепостных стенах, и толпами празднично одетых простолюдинов, высыпавших на улицы для встречи своего правителя и его победоносной армии. Алессию, выглядывающую из-за занавесок ярко разукрашенного паланкина, ослепило великолепие этого огромного человеческого муравейника — широкие мостовые, высокие здания, украшенные золотистым кварцем по фасаду и просто толпы народа — она никогда не видела так много людей в одном месте! И это даже не столица! Город был важным стратегическим и торговым центром на границе империи Адалардов, но как уверял ее Радован, он был всего лишь блеклой тенью перед его столицей — прекрасной жемчужиной иберийского царства — Нимой, о которой он мог рассказывать бесконечно — с гордостью влюбленного скульптора, обожающего свое творение.

— Племянник, добро пожаловать домой, — высокий, темноволосый мужчина, с посеребренными висками, радушно раскинул руки на встречу кортежу. Большая часть войска расположилась лагерем за стенами города, только командирской элите и немногим солдатам, выходцам из этой части страны, разрешили войти в город — Радован не терпел смуты и не желал подвергать горожан нелегкому бремени содержания его армии в закрытом пространстве, какой бы дисциплинированной она не была.

— Дядюшка, — Радован легко соскочил с нетерпеливо перебирающего ногами Черного Ветра и быстро преклонил колено, склонив голову перед пожилым мужчиной. Тот мягко поднял его и крепко обнял. Затем отойдя на шаг, грузно склонился в церемониальном поклоне и протянул Радовану связку тяжелых ключей.

— Правитель вернулся в город, — высоким, зычным голосом выкрикнул он, — да здравствует Тигран Великий! — толпа сбившаяся на площади возле дворца, наблюдавшая за встречей, возликовала. — Пока наш джехан с нами ни одно несчастье не может угрожать нам — да славится Тигран Милостивый! — продолжал выкрикивать он хвалебные речи, подогревая народное обожание. Радован гордо стоял рядом, принимая эту любовь, как должное — он был их господином, их императором, ради их благополучия он мог пожертвовать чем угодно, но и взамен требовал немало — абсолютной преданности, беспрекословного подчинения, готовности идти на смерть по первому зову. Он был болезненно беспощаден в этой своей любви к родине — оберегал, холил, лелеял, как женщину, но и использовал, нещадно имел, когда та таяла воском в его руках, рождая новые богатства и оставаясь такой же ненасытной.

— Ну вот теперь когда с церемониями покончено, можно и отдохнуть, — спокойно заметил Радован, по-дружески похлопывая дядю по плечу, — пустишь нас на ночлег, Догуван?

— О чем речь, сынок, всегда рад тебя видеть. Ты не часто балуешь старика — сослал меня в эту почетную ссылку... То за два года не виделись ни разу, то дважды за четыре месяца меня удостаиваешь такой чести. Уж не решил ли ты поменять наместника? — мягко пожурил он племянника. Слова его можно было и в самом деле принять за шутливое негодование немолодого человека, утомленного долгим одиночеством, если бы не властная мощь, сквозившая во всей его фигуре и пронзительный взгляд узких глаз, смотревших внимательно и напряженно из под кустистых бровей.

— Что ты дядюшка, — в тон ему засмеялся Радован, — и в мыслях такого не было. Кто лучше тебя справится с нелегким делом по сохранению моих границ? Да и кому доверять, если не ближайшему родственнику?

Пожилой мужчина в ответ сверкнул глазами и слегка кивнул, выказывая почтение. Оба понимали, что этот обмен притворными любезностями лишь начало их снова и снова возобновляющегося спора. Догуван был слишком амбициозен, чтобы быть так надолго отстраненным от жизни столицы, но не смел вступить в прямое противоборство с племянником, справедливо опасаясь его мощи. Пятнадцать лет назад, когда умер отец Радована, его младший брат надеялся, что теперь то уж пришел его черед насладиться властью, пока едва достигший совершеннолетия племянник будет предаваться развлечениям с женщинами и охоте. Но к его удивлению и вскоре возникшему благоговейному страху, Радован крепко стоял на ногах и не пошатнулся от в одночасье свалившегося на него бремени царствования. Он не нуждался в советах ни родственников, ни государственных мужей, служивших при его отце. Он окунулся в управление государством со всей страстью юного, пытливого ума — разбираясь во всем самостоятельно и редко полагаясь на чужие суждения.

Когда один из князей было восстал, желая отделиться от империи, двадцатилетний император встал во главе войска и молниеносно сломил сопротивление, собственноручно казнив предателя. Догувана до сих пор передергивало при воспоминании о том дне, когда племянник, которого он привык считать мальчишкой, с обнаженным торсом и бесстрастными глазами, не обращая внимания на брызги крови и кусочки плоти, покрывшие липкой жижей его гибкое сильное тело, точными ударами молота дробил кости осужденного. Крики того все еще стояли в ушах. Радован же словно не слышал его мольбы о прощении, как в солнечных лучах купаясь в его боли и отчаянии.

Тогда всем стало ясно, что наследник, несмотря на молодость, не даст собой управлять. Догуван был умен и хорошо усвоил преподнесенный ему и другим представителям зазнавшейся знати урок. Но это не умалило его желания найти брешь в брони племянника. Не мог же он быть абсолютно неприступен, и у него должны были быть слабые места, зная о которых он смог бы рассчитывать на выгоды для себя. Но ни чудесные дары, ни прекрасные наложницы, ни опий или устроенные им кровавые развлечения, казалось, не затронули сердца правителя. Он не отказывался ни от чего из предложенного — наслаждаясь и женщинами, и яствами, и боями на арене в его честь, но ничто не ослабляло его защиты, не смягчало его нрава. Он был истинно сыном своего отца, как бы сам не относился к почившему в могиле тирану.

Догуван преданно склонял голову, не смел перечить приказам, но внутренне сгорал от зависти и злости, не оставляя надежды, что однажды найдет способ сбить спесь с гордого мальчишки, ставшего его властелином. Поэтому сейчас он недоумевая рассматривал разукрашенный паланкин, окруженный воинами, что проследовал во двор его замка в середине сопровождавшей правителя процессии. Оставшись снаружи под предлогом заботы о размещении почетных гостей, предоставив старому сенешалю честь проводить господина в его покои, наместник с изумлением смотрел на тонкую, закутанную в газовую шаль фигурку, выскользнувшую из повозки в сопровождении служанки. Издали лица женщины было не разглядеть, но насколько он знал, жены Радована никогда не покидали пределов Нимы. Значит, женщина была очередной любовницей. Но не слишком ли много чести для простой шлюхи, чтобы привести ее в дом своего родственника? Радован не мог не знать, что это против светских правил — позорить дом почтенного человека присутствием женщины легкого поведения! Тем более он, как радивый хозяин, конечно, предложил бы ему женщину для постели из своего многочисленного гарема. У него как раз была на примете парочка неглупых рабынь, недавно привезенных со островов Двуликого Вулкана — он все еще не оставлял попыток подложить под племянника женщину, что сумела бы так распалить его, что не была бы выставлена из его покоев сразу по окончании, а завоевав доверие, стала бы неоценимым источником сведений для своего хозяина.

То, что племянник привез с собой собственную наложницу, говорило о ее ценности для него, раз он не пожелал расставаться с ней, оставляя в лагере за пределами города. Это как рушило его тщательно задуманные планы, так и открывало простор для новых возможностей. Потирая руки от нетерпения и от еще не вполне сложившихся в голове мыслей, Догуван подозвал вернувшегося сенешаля.

— Ты уже разместил джеханa?

— Да, господин, в западных покоях как вы и велели, — раболепно склонившись, ответил длиннобородый старик, позвякивая ключами на поясе.

— А женщина?

— Император приказал отвести ей отдельные покои рядом с ...