Мисс Фитнес

и развлекал, обласкивая детей. Так уж у них заведено: одна большая семья. Один тащит коляску, другой ведёт старшего ребёнка, третий играет в ладушки со средним, мама кормит грудью малыша. Папа обсуждает вопросы передачи лекарств непосредственно родителям детей.

Я сам предложил такую схему: родители хранят лекарства у себя дома. Иначе в больнице немецкие лекарства просто меняют на отечественные. Родители не успевают опомнится, как в капельницы втыкают абы-что...

Так и живём.

В назначенный день я пришёл к гостинице, предварительно взяв выходной на работе. Всё было тщательно спланировано: поездка в онкологическую больницу в Боровлянах, общение с родителями, обед в таверне на природе, поездка в сиротский дом, раздача слонов. То есть подарков.

Всё было спланировано, кроме одного.

По плану за немецкими гостями закрепляли белорусских волонтёров-переводчиков. Этим занималась благотворительная организация «Вясна». Я пришёл, когда группа переводчиков уже была в сборе. Мы встретились в фойе.

Окинув взглядом молодых людей, я пришёл к неутешительному выводу, что все они враждебно настроены против меня. Там были в основном девушки. Они стояли полукругом, некоторые сложив руки на груди, критично оценивали новоявленного начальника, то есть меня. Я был одного с ними возраста, и, как им казалось, по блату выбился в руководители. Некоторые дамочки недовольно дули губки, отворачивались спиной — они пришли поразвлечься, пообщаться, а тут их «построили».

Так вот, я только собрался открыть рот, чтобы рассказать, чем мы сегодня будем заниматься, как мои глаза встретились с её взглядом. Мисс-фитнес из тренажёрки смотрела на меня так же холодно и скептически, как и остальные, так же равнодушно отводила глаза, презрительно поджимала губы.

Я проглотил обиду, нервно сжал кулаки. Мне хотелось провалиться сквозь землю, и забытое чувство стыда вызвало панику, окатило жаром.

Уж не помню, что я там наплёл про поездку. Хорошо, что подошёл Хольгер. Тогда я вздохнул с облегчением, переключившись на немецкий. Сразу стало легче, официальнее.

Волонтёры оживились, мой безупречный немецкий нещадно полился на их неокрепшие уши.

Причина, по которой волонтёры записываются в волонтёры, в девяносто девяти случаев из ста заключается в простом желании пообщаться с носителями языка, установить связи и, может быть, может, поехать однажды в Германию на работу.

По программе au pair — помощница по дому, или сбор урожая, или ещё какая работа. Это и путешествие, и опыт общения, и, как знать, любовь с иностранцем. Замужество?

Кроме пожилых немцев приезжали к нам ещё их взрослые дети. Молодые парни попадались, но редко.

Я не обращал внимания на личные амбиции волонтёрш, моя задача сводилась к минимуму — распределить богатства среди бедных. Где-то в глубине души я чувствовал себя Робин Гудом.

Вопреки моим ожиданиям, девушка из тренажёрки уселась во втором ряду рядом с Урсулой, и дышала мне практически в затылок. Я болезненно переваривал её присутствие, мне хотелось повернуться и сказать что-нибудь, хотя бы упомянуть, что мы встречались раньше. Ну не мог же я начать извиняться в тот момент за инцидент с дверью?!

Или мог... Я мучился и сходил с ума. Проблема заключалась ещё и в том, что девушка была невероятно красивая, слишком красивая для меня, моих друзей, всех, кто сидел в автобусе, жил в городе. Обитал на планете.

— Анна, — услышал я за спиной её бархатный глубокий голос.

Она представилась и на самом плохом робком немецком принялась говорить с Урсулой сначала о погоде, потом о детях. Она стеснялась и глотала фразы, бросала на полуслове, отказывалась продолжать. Потом долго извинялась за ужасный немецкий. В общем ей было невероятно трудно.

Разговор за спиной зашёл в тупик, Ане не хватало слов, и тут Урсула по детскому наитию обратилась ко мне за помощью:

— Виктор, можешь помочь Ане? Она хочет сказать мне что-то важное.

Вихьтихь... Sehr wichtig. Я нервно сглотнул, перед глазами замелькали тёмные круги, кончики ушей стали красными, как угольки, запылали габаритными огнями.

Я медленно поворачиваюсь и так же нейтрально, дружелюбно заглядывая между сидений, говорю по-немецки:

— Конечно, какое слово тебе перевести?

Наши глаза встречаются, и я пялюсь на неё, а сам пунцовее заката в Миннесоте, где я ни разу не был.

— С тобой всё в порядке? — смеясь, спрашивает Урсула своим рыхлым баварским акцентом. В руках она держит малыша, потряхивает его для проформы.

— Немного укачивает.

— Меня тоже, — поддакивает Урсула. — Этот автобус слишком качает. Как корабль! — она хихикает.

Я опять бросаю взгляд на Аню. В этот раз более уверенный:

— Я бы хотел извиниться за тренажёрный зал, — шепчу по-русски, чтобы слышали только она и я, но никак не другие волонтёры, сидящие в автобусе.

Аня кивает, претензий, мол, не имеет, равно как и интереса общаться со мной. На её губах играет знакомая мне по залу презрительная улыбочка.

Я поворачиваюсь лицом к водителю. Вся эта ситуация меня порядком достала. Мало того, что в тренажёрке житья нету, так теперь ещё и здесь, где я по сути отдыхаю, я вынужден прятаться от девчонки.

Я злился на себя за слабость. Я просто не мог смотреть на Аню без содрогания, без мыслей интимного порядка. Она выносила мозг одним своим видом, своим присутствием.

Ну как можно сходить с ума от одной бабы, с которой даже не общался толком? Которая ненавидит тебя, презирает до чёрных корней волос?

4

Итак, я решил, что Аня на время станет для меня предметом мебели. Извинения свои я принёс, она кивнула, значит помнит. Значит, я как минимум свободен от той вины, которая преследовала наши невербальные отношения последние месяцы.

Я продолжил работать по плану. Онкология, родители, лекарства, дети. Везде меня встречали старые знакомые, я молол языком налево и направо. Русский сливался с немецким, молниеносно возвращался узкоспециальными медицинскими терминами. Опыт не пропьёшь. Волонтёрши стояли рядом и хлопали широко открытыми глазами. Видимо, человек, который думает на языке, не переводит в уме копейки на рубли, повстречался им впервые. Мысли летели вермишелью, я пахал как папа Карло, везде совал свой нос. Скоро без моего голоса не обходился ни один разговор. Ни один речевой акт не заканчивался успешно без помощи директора фонда, то есть меня. Слова и фразы, равно как и мысли, складывались в стройные немецкие предложения. Не бывает непереводимых истин.

Девушки-волонтёры в автобусе начали всё чаще обращаться ко мне по-русски, как бы сомневаясь, что я всё-таки говорю по-русски. Я отвечал им дружелюбно, без пантов.

День, начавшийся среди волонтёров со скепсиса, заканчивался уважением ко мне, доброй завистью, интересом.

Что касается меня, я работал на результат и к концу дня вымотался эмоционально и даже физически. Но я был счастлив, так счастлив, что когда Хольгер — такой же довольный и красный, как борщ, — предложил сходить в ресторан, я в шутку закинул удочку насчёт Ани:

— Я не пойду, если Аня не пойдёт.

Аня к тому моменту уже отключилась, и весь наш немецкий трёп летел мимо. Поэтому Хольгер быстро выбрал стратегию, и в следующий момент Урсула приглашала Аню в ресторан.

Так мы и оказались с Аней лицом к лицу на танцполе. Она по-прежнему держалась отчуждённо. Мои общие фразы вызывали у неё формальные улыбочки. Казалось, она на своей волне, витает в облаках, которые невозможно разогнать обычным вопросом.

Мы мирно распрощались, кивнув друг другу. Я не набивался провожать её, к тому же она вызвала такси.

— Спасибо за вечер, — сказала она и упорхнула. А я остался стоять на улице, задумчиво прокручивая события уходящего дня.

«И что это было? — думал я. — Как минимум, она больше не обижается на меня».

Я побрёл домой, приказывая себе не влюбляться в Аню.

«Нет ни малейшего повода думать, что я ей нравлюсь,...  Читать дальше →