Мария

Если вы не боитесь наткнуться на собаку соседа хозяйки, у которой он снимает комнату, то пройдёмте от лифта по узкому коридору к небольшой комнате и посмотрим, что делается внутри. Отворим первую дверь, и увидим в комнате огромный шкаф, в котором прятались швабры, ведра, порванные тряпки, поломанные веники, и дремала полка, укрытая тканью, скрывающей порванную обувь и затхлый запах ног.

Порой на коврике, который хозяйка заставляла поправлять, лежал пьяный сосед в пальто с пришитыми на разных расстояниях пуговицами, и по возвращении приходилось толкнуть дверь, чтоб отодвинуть его свиное тело, но не сильно, чтобы не сломать дверь и ему — шею и чтобы не услышала хозяйка, что ее дверь кто-то смеет бить, хоть даже об чью-то голову. У мужика красное, опухшее, морщинистое лицо, верхние веки тяжело заплывали на глаза, как у мопса; хотя он сохранил с молодости некую выносливость тела, но из-под кофты, на воротнике которой следили его слюни, выпячивалось пузо.

Далее, заходя в левую деревянную дверь в котором неровно вырезано окошко для ключа, вы видите длинный коридор, а справа из стеклянной двери доносится звук телевизора. Обои уже давно не обновляли, сохранились со времен, когда еще был жив муж хозяйки, и от того уже давно пожелтели, стали отклеиваться в швах, углах и даже пылиться. Воняет тем неповторимым и легко узнаваемым запахом старости.

Его же комната была дальше, напротив комнаты другого жильца, который был чуть старше него и появлялся поздним вечером, поэтому его лица никогда не было видано. На высоком столе потрескался лак; кровать, которая когда-то была диваном, но потеряла способность сгибаться, была укрыта жестким, как армейский вещь-мешок, покрывалом. Рядом с кроватью упрямо раскрывал двери старый шкаф, в замок двери которого до сих можно было вставить сказочный ключ; также там хранились вещи покойного бывшего арендатора. От этой мысли всегда пробегала дрожь, и маленькая картина, висевшая над кроватью, с изображением девушки с размазаным лицом, пропитывалась той мистической атмосферой, которой обладали все истории об умерших в подобных комнатах людях, и порой казалось, что девушка оживала ночью и странно озиралась на него.

Хозяйка когда-то работала охранником в общежитии, в котором он должен был получить комнату, но из-за плохой учебы снял ее у старухи. Она хромала на правую ногу, была низкой и огромной в ширину. Когда шагала, то отчаянно, словно атлет, пыхтела, но особенно ее дыхание было слышно на всю квартиру, когда по утрам ей срочно нужно было в туалет; и не дай бог, если ты окажешься в это время там.

Ему приходилось постоянно услуживать и рабствовать перед ней, хотя он нисколько не смущался и не злился от этого. По утрам на кухне нельзя было громко стучать ложкой об тарелку; пользоваться чайником разрешалось один раз в день, чтобы экономить энергию; не оставлять воды в раковине после того, как помоешься или вымоешь посуду; нельзя было покупать освежитель воздуха в туалет, потому что, как она говорила, «распыляются вредные газы», тогда после нее туда нужно было с противогазом; в ванной стояла стиральная машина, но стирать нельзя, только идти вниз, в прачечную. Также обстояли дела с водой для питья: нельзя использовать фильтр, в который нужно наливать воду из-под крана, — можно только покупать внизу у автомата, наливающего воду в пятилитровые бутылки.

Но рабство продолжалось не целыми днями. Когда телевизор ее завлекал скучными сериалами о тяжкой судьбе молодой девушки, ему удавалось уединиться в комнате в тишине и читать книгу, за столом делать уроки под свет компактной лампы, глядеть в окно на гуляющих под осенними листьями людей, одетых в пальто и теплые шапки.

К октябрю небо побледнело, даже реже стали появляться самолеты, боясь замерзнуть. Деревья за все лето высохли, кажется, даже сгорбились от усталости и играли последний аккорд желтыми и красными пальцами под скрипку ветра. По утрам хрустели слои льда на лужах. Над асфальтом опавшие листья переселялись с одной стороны улицы на другую, пролетая под колесами проезжающих машин. До зимы было далеко, но прохлада уже пришла и пыталась ветром сорвать шапки, проникнуть под куртки, кофты.

Когда рассказал он о хозяйке и ее утреннем кроссе с кровати до туалета, Мария ухмыльнулась. Он не очень-то весело воспринимал старческий недуг хозяйки, который застанет и его в старости, но сам тоже засмеялся. Давно он не видел ее улыбки, не слышал смеха, но тут же к ее лицу вернулось молчание.

Ветер поднял под ними листья, закружил. Она вытащила из сумки желтый шарф, который он давно не видел. Воспоминания мутно всплывали, когда он смотрел на нее и осенние деревья.

— Как тебе жить с хозяйкой? Интересно? — спросила она, помешивая кофе тоненькой пластиковой палочкой: они зашли в кофейню, чтобы спрятаться от холода.

— В целом, если из носа исчезнет запах старухи, то не так плохо.

В кафе было светло, от чего их и потянуло туда. Когда они вошли, поздоровались с официанткой и прошли в дальний, уныло освещенный уходящим солнцем столик; потирая для разогрева руки, читали меню с бесконечным количеством кофе и десертов; сказали свой заказ девушке лет девятнадцати, с светлыми короткими волосами, в сером переднике и светлых джинсах; и посмотрели в окно.

— Не хочется возвращаться в комнату, — сказал он.

Не поворачивая головы, она посмотрела на него и повернулась обратно.

— Рано или поздно, придется, — спокойно сказала она.

Потом она посмотрела на него, словно увидела впервые. Ее взгляд был пронзающим и любопытствующим, каким он его никогда не заставал и даже не видел в мечтах. Она смотрела на него с состраданием.

— Мне тоже не хочется возвращаться в общагу. Просто... , — сказала она и вновь уставилась на проходящих мимо окна кафе людей. — Давай не будем об этом.

В последствии я не видел ее около года. Ее глаза потускнели, из-под розовой шерстяной кофты виднелись ее худые плечи, шея стала тоньше и бледнее. Но для него выглядела также прекрасно. У него не хватило смелости сказать это.

Они встретились почти у той же скамейки. Она предложила выпить. Она вела его молча, не говоря, куда поворачивать, куда идти дальше, и когда она внезапно заворачивала за угол, он чуть ли не терял ее из виду. Он догонял ее, но шел немного сзади, и она этого не замечала. Он спрашивал, где она была весь год, но ее слова отрывались на половине, и она продолжала смотреть на дорогу.

Они зашли в небольшой бар, сели в темном углу, заказали немного пива. Он подустал от ходьбы, а она просматривала меню. Из закуски предлагали чесночные гренки с сырным соусом, бургеры, картофель фри, а также водку, вино и виски. Играл тихий джаз.

— Я часто хожу пешком, — сказала она, когда он спросил ее, не занимается ли она в спортивном зале.

Она отложила книгу и стала осматривать освещение, устало поворачивая голову. Освещение было тусклым, и ей было уютно.

— Ты все в том же общежитии? — спросил он.

Смотря на руки, она отрывала кожицу у края ногтя.

— Да. Я никуда не уходила.

Он дернула заусенецу, и из места, откуда он вырвала эту заусенецу, просочилась кровь. Он выпытал из нее еще немного слов, но когда принесли пиво, то она совсем замолчала. Вдруг повернулась к нему, коснулась его локтя и слегка погладила.

— Слушай, если ты не против, может, мы еще раз... как-нибудь... встретимся.

Он сказала это, будто ее ждала бесконечная тоска и она пыталась ухватиться за последние нити радости.

— Да, конечно. Я свободен по выходным обычно.

Его звали Филипп. Он познакомился с ней на первом курсе. Она была старше на два года, встречалась с парнем из ее потока, высоким, привлекательным до зависти. Макса знали многие в университете, он проводил многие праздничные мероприятия, и она была его ассистенткой и любовницей. Он был эпицентром вихревых разговоров и смеха, и она держалась рядом с ним. Он был высокий, а она — ниже него на голову и любила вставать на цыпочки, обхватывать ...