Кузен. Часть 1

юноши пьянила не только мозг, но и мое сердце, и тайную норку моей женственности. Мысли, возникающие в голове, напоминали запутанный котенком клубок ниток, а неудержимые желания дурманили своей беспечностью, легкомысленностью и запретностью.

— Хосе? — задумчиво спросила я. — А ты знаешь, что находится за этой дверью? Мне послышался какой-то шум!

— Разве? — Мы остановились, и Хосе прислушался, повернувшись с древней дубовой двери с низким пологом.

Воспользовавшись этим моментом, я приподнялась на цыпочки и, чмокнув юношу в щеку, с шумным смехом побежала от него прочь.

— Догоняй! — прокричала я, скрываясь в проеме неприметной боковой дверки и приподняв тяжелые юбки, засеменила по частым ступеням винтовой лестницы. Эта часть коридора была мне знакома. Я слышала за спиной шумное дыхание кузена, и оно подстегивало меня, но и будоражило. Мои губы до сих пор хранили ощущение его колючей (он уже бреется!) щеки и нежной кожи под волосками. В голову настойчиво лезли мысли, каковы же на вкус его розовые нежные губы, и я противилась этим мыслям, как могла, иначе бы я...

Лестница стремительно закончилась, и я очутилась в небольшой башенке с узенькими окнами-бойницами, сквозь которые проникал дневной свет, составляя на противоположных стенах размытые белые пятна. Пол устилал толстый слой пыли, а посередине комнатки стоял перевернутый вверх дном ящик. Детьми мы убегали сюда, чтоб тайком поиграть в дурашливые карты. Поток холодного ветра врывался в узкие окна и ворошил мои растрепавшиеся волосы и ткань одежд, проникая под низкий подол, холодя обнаженную кожу бедер, но безуспешно пытаясь осудить мой беспечный пыл.

Я притаилась у дверного проема и дождалась, когда Хосе стремительно появится в башне. Вот он вбежал внутрь, сделав два шага и в нерешительности замер, озираясь в поисках меня.

Я быстро подошла, и снова привстав на цыпочки, закрыла ладонями ему глаза. Я хотела все это обратить в игру, в забавную шутку, но едва мои ладони коснулись его разогорчённого, покрытого испариной лица, едва кончики пальцев ощутили шероховатость бровей, едва моя грудь соприкоснулась и вжалась его могучую, мускулистую спину, я тут же все позабыла. Мои колени предательски задрожали и вместо звонкоголосого шутливого тона я еле слышным неуверенным голосом прошептала:

— Угадай... кто?

Он медленно обернулся, и я так же медленно опустила руки. Я стремительно, словно первый снег, таяла под черными маслянистыми агатами его глаз. Я — женщина, привыкшая сразу брать все, что мне захочется, и отшивать ненужных кавалеров словно сор, лишь одним взмахом ресниц. А перед ним я потерялась, утонула в теплом, влажном тумане его взора, я была парализована, сердце в груди барабанило так неистово, словно живой человек, которого заперли в бочке и скинули в море, ладони были так влажны от волнения, что хотелось вытереть их о длинный подол платья. И это был только лишь ЕГО взгляд. А если ОН захочет... если ему вздумается... если он просто коснется меня кончиками пальцев... А если...

Я боялась сама себе в этом признаться, но в то же время желала пойти на этот эксперимент и, затаив дыхание, ждала, а что же будет... будет дальше. И самое стыдное, в чем приходилось признаться самой себе, я ощущала в тот момент, как наливается желанием низ живота, как набухает мой женский бутон, как горит он пламенем, как покрываются влагой нежные его лепестки.

И я просто закрыла глаза и ощущая блаженство полета рухнула в бездну.

И я не знаю, как долго длилось это падение, но крепкие руки моего Хосе подхватили меня за спину и прижали к себе, а затем, затем были его губы на моих и...

... о дальнейшем я не могу говорить, ибо те чувства, те ощущения не поддаются описанию ни одним языком, как мира существующего, так и Ушедшей цивилизации.

Мои руки скользили по его спине, по крупной вязке узловатого свитера, ощущая под ним мощь и жар его тела. И мне хотелось снять с него эти одежды, те препоны, что не дают мне вдоволь насладиться совершенством и неизведанностью его безупречного тела.

Мысли в моей голове вспыхивали и тут же гасли, словно ночные светлячки, словно угольки отстреливаемые костром, словно падающие с неба звездочки.

Я желала его... Я ощущала, что он желает меня... Я пугалась этого... И не могла этому противиться... Искушение было так сильно́... И его губы... И его руки... И его близость... И я падала в бездну... Какая-то река неудержимо уносила меня течением... Далеко-далеко... И я...

... и я, наконец, встрепенулась! Ибо объятия ослабли, а вытягивающий из меня душу поцелуй прекратился. И ледяной страх окатил меня с головы, стремительным потоком уходя в пятки, но страх был даже не от осознания содеянного, нет. Я испугалась, что он уйдет, оставит меня, оттолкнет, проклянет за произошедшее, возненавидит, и я готова была бы ползти за ним следом умоляя остаться, вернуться...

Он лишь смотрел на меня взволнованным взглядом. Мощная грудь поднималась и опускалась от частого дыхания. Губы припухли от поцелуя и были влажны (я даже хотела протянуть руку и утереть эту влагу с юных, доселе не целованных — теперь точно это знаю — губ, даже ладонь дернулась для этого, но я вовремя остановила ее).

— Кузина? Правильно ли то, что мы делаем? Ведь это...

— ... грех? Ты это хочешь сказать?

Он лишь моргнул в ответ.

— Несомненно, отчасти это грех. Но людям присуще грешить. Каждый сам выбирает для себя насколько тяжкий грех он готов взвалить на себя и нести эту ношу до конца дней. — Голос мой предательски дрожал, несмотря на все мои усилия говорить спокойно.

— Пойми! — он улыбнулся. — Я... , — он задумался, бросил взгляд в сторону и забавно почесал в голове, запустив свои длинные пальцы в черную шевелюру. — Я не боюсь этого греха. Я лишь не хочу, чтоб твоя репутация как-то пострадала от этого. А насколько страшен этот грех? Ведь мы с тобой, не чужие люди, мы...

— Кузены? Мы двоюродные брат и сестра. Мы родственники, но в наших венах течет разная кровь. Мы лишь родня по имени. Страшен ли этот грех? Думаю не страшнее того, когда солдаты убивают друг друга и мирных жителей, защищая интересы и казну алчных царей. Но если бы мы были одной крови, я бы никогда не позволила себе того, что было минуту назад. Для меня это был бы действительно непоправимый грех.

Кажется, до меня только сейчас начало доходить, что́ я содеяла, и к краю какой пропасти подвела и себя и бедного юношу. Я ругала себя за распущенность и спешила исправить положение.

— Но по́лно милый кузен. Думаю, ты, несомненно, прав. Я допустила себе вольность и хочу просить у тебя прощения. Наверное, так на меня подействовала шипящая брага старой Лукреции. Боюсь мне нужно поспешить в мои покои и подготовиться к семейному ужину. Идем же, пока наше исчезновение не стало слишком явным, и на наши поиски не отправили прислугу.

Он какое то время глядел на меня задумчивым взглядом, а затем произнес:

— Если ты позволишь сказать мне всего несколько слов, милая моя Энн, я в тот же миг сопровожу тебя к твоим покоям как можно скорее. То есть... я хотел сказать, что я и так сопровожу тебя, в любом случае. Ах... Я лишь хотел... Позволь же мне сказать, милая кузина?

Я с интересом глядела на него, вскинув бровь (мой тайный прием, который обескураживал кавалеров, желающих мне что-то сказать — они ту же начинали путаться, и торжественность их речи, и весомость их слов тут же сходила на нет. Казалось, на Хосе он не воспроизвел должного влияния и юноша продолжил):

— Ты не должна винить себя, милая Аннетт, это все усталость с дороги, хмельной напиток служанки и стены родного дома, ты просто утомилась, а я... я воспользовался этим, поддавшись неизведанному доселе искушению. Поэтому я хочу, чтобы этот грех был целиком и полностью на мне.

Ах, хитрый мальчишка, он выгораживал меня из каши, которую я сама же и заварила, но как галантно и тактично он это делал. Как истинный джентльмен (думаю точно привела это сравнение, так как не совсем уверена в истинном значении этого слова, пришедшего к нам из книг Ушедшей цивилизации). Мне льстили и его поступок и его слова. И кажется (боже, пусть это только мне КАЖЕТСЯ) я вновь начинала вскипать изнутри дурманящей истомой, словно чайник, забытый на печи. Его взгляд, он так искусно проникал в душу, и так умело играл на ее струнах неизведанные мне мелодии, что я просто не могла оторваться от него, я таяла перед ним, как свеча, и трепетала, словно последний осенний листок на корявой вековой березе под порывом восточного ветра. А потом он продолжил:

— И не сочти за бестактность, но позволь спросить, пусть даже если я прослыву потом в твоих глазах бесстыдником, но... то, что произошло... да, пусть это будет и грех, но все же... скажи мне, ЧТО еще я могу сделать, чтоб вновь ощутить этот грех на своих губах? Я могу теплить хоть лучик надежды на это? Мне не нужно чего-то большего, лишь надежда, что это может случиться вновь.

Разве могла я ему отказать? Когда я была лишь кукла, все нити которой были в ЕГО руках. Да я сама готова была совершать все немыслимые грехи, чтоб вновь очутиться в его объятиях. И я, конечно же, в них очутилась! Спустя, чуть более пяти минут, после этого разговора!..