Дистрибьютор. Глава 19

У рабства не женское лицо. Все мы зависим от воли ближестоящего — начальника, деспотичного родственника, провидения наконец. Роли актёров распределяются неизбежно, как при делении клеток, кристаллизации льда. Деньги, власть и секс правят миром. Невидимая борьба заложена эволюцией, скрывается в каждом акте подчинения. Мы повинуемся, но и подчиняем. Мы жертвуем собой ради великой цели, объединяющей умы человечества в иерархию подчинения. Мы — муравьи, живущие ради мура-порядка, пользующиеся благами муравейника. Мы патриции во власти тирана, плебеи и рабы во власти обстоятельств.

###

Во время заточения в Храме Семи Ключей я на личном опыте испытал перемену ролей в иерархии подчинения. Меня заперли в крошечном подвальном бункере. Решётка на круглом потолочном окне и кормушка в железной двери — вот всё, что связывало меня с внешним миром. Днём я разгуливал по камере, сложив руки за спину, как Владимир Ильич Ленин, сходил с ума от отчаяния, безутешного одиночества. Познер тонко чувствовал парадигму момента, передавал мне книги по развитию личности. Иногда я открывал их на случайной странице, почитывал бесполезные советы миллионеров из Беверли Хиллз. Умные люди желают добра: «Покиньте зону комфорта», — кричат они в каждой строчке. «Вы должны расценивать поражение как личную победу», — талдычат день ото дня. Я смирялся с выигрышной ситуацией, принимал рабство за победу над собой. Меня хорошо кормили, даже слишком. Пятиразовое питание, личный шеф-повар, шкаф, забитый едой, холодильник, соки, вода — я жил в маленьком продуктовом магазине, кормушка ломилась от ресторанных яств.

Через два месяца обжорства Рыженков прислал мне велотренажёр, чтобы я «держал пенис в тонусе».

— Penis sana in corpore sano, — ворковал Познер, заглядывая в келью через квадратную дырку в двери.

Я поливал себя из шланга холодной водой. Сидя в бачке на корточках, обдавал себя ледяным Заполярьем. Член вялой колбасой мутил мыльную воду.

Ежедневные тренировки с обильным потоотделением обеспокоили моих хозяев:

— С сегодняшнего дня замыкай тренажёр по чётным дням, — приказал Дырко охраннику. — А то он совсем себя изведёт.

И я начал отжиматься, приседать, прыгать по чётным дням, проезжать Тур де Касл по нечётным. Я использовал кровать и тумбочку для физических упражнений, шкаф и рукомойник для растяжки. Охранник хмыкал, заглядывая в глазок камеры. Они работали посменно, Рыженковские бойцы. Нам не о чем было разговаривать, в одной пяди мозгов не утаишь. В их сытых безропотных взглядах я читал страх и раболепие. Зомби-солдаты выполняли миссию, охраняли Касту изнутри, следили, чтобы границы Ключ не ломился пополам.

Но каждый раз с наступлением темноты они выводили меня на вечернюю дойку, становились частью бирюзовой системы, возникшей в змеиных яйцах.

###

Зелёное варево зрачков застывает под взмахами махаонов. Рыжая — такая же огненная, как предыдущая, — не отрываясь следит за мной зелёнками сквозь дырку в кормушке. Ей нельзя входить, подходить, пока моё тело не будет полностью обездвижено. Я — доктор Лектор в её глазах, коварный пожиратель женских сердец, искуситель. Накинусь на неё и изнасилую в самой жесткой извращённой форме, как только система даст сбой. Если.

Если охранники ошибутся и забудут связать мне руки или ноги, не достаточно сильно затянут кожаные ремешки на затылке. Ведь я ещё и кусаюсь. Железная маска, как у Лектора, тому подтверждение. Дырко хорошо поработал с пышнотелой девственницей, её целомудренный затраханный мозг промыт до костей. Теперь она боится даже смотреть на меня, не то, что опускать взгляд на член. Знать, что змея выплеснет голубой яд, заражающий похотью, и выполнять омовение — не каждый согласится рисковать жизнью. Рыжая играет с огнём, заходит в клетку последней, когда я уже стою привязанный к распятию десятками ремней. Два Рыженковских молодчика, посмеиваясь, покидают камеру, оставляют нас наедине. Теперь девушка подготовит меня к вечернему доению.

Зеленоглазая ведьма колышет пробитыми сиськами, вальсирует на цыпочках по келье, дребезжа погремушками в пупке и клиторе. Круглый упругий зад разъезжается двумя рыхлыми полушариями, светит зашитыми дольками девственной писи.

Рыжая склоняется над краской.

— Стойте смирно, — шепчет она, избегая смотреть мне в глаза. Руками она исследует жирную мошонку, натягивает три слоя гигантских презервативов на член. Они под корень скрывают змею, оставляя длинный хвост желтоватого латекса гольфом висеть на конце.

Я могу лишь гудеть в ответ, таращиться на девственницу, заливаясь возбуждением. Она густо наносит охру на тело, быстро орудует кистью, рисуя ужасную картину: тасманский дьявол с подрагивающей палкой между ног пойман для забора спермы. Теперь я такой же ярко рыжий, как Весталка, только кожей, а не волосами.

Железный каркас, в котором я полустою, катят по катакомбам замка. Весталка бежит впереди. Её огненная шевелюра развевается до задницы, листьями осени скользит по спине. Как сгустки лавы, слоями расплескавшиеся по склонам вулкана, волосы наложницы блестят шёлком, переливаются огромными птичьими перьями.

Дырко во всеоружии встречает меня взмахом Посоха с конской залупой:

— Да пребудет с нами сила! — ревёт он во всё горло, доводя верхние модуляции до надрывного экстаза. Затем вскидывает золотой клюв маски к стеклянному потолку.

Два десятка обнажённых девиц падают ниц, стелются веером на мраморном полу.

Охранники тем временем катят меня по кругу для устрашения. Хорал монахов тревожными переливами льётся из темноты под колоннадами. Веня любит шоу, любит нагнать тоски на рабынь-неофиток. Вынос мозга на блюдечке — его фишка, требует сноровки. Подчинение без веры — целковые на ветер. Ложь гармонично ложится голубой каёмочкой на свежие умы. Их согнали сюда, чтобы уверовать в священного бычка.

Железный каркас, в котором я мухой трепыхаюсь на ремнях, кладут на стеклянный круглый стол с дыркой, член с мошонкой проваливается в отверстие. Рыжая с опаской стягивает гольф презервативов, вставляет залупу в горлышко огромной стеклянной бутыли, надёжно закреплённой под столом на салазках. Бутыль к тому же наклонена так, чтобы я не кончил мимо кассы.

Начинается доение.

Рыжая следит за напряжением члена, регулирует высоту спермоприёмника, глубину погружения. Её задача проста: не упустить сброс. Наложницы парами поднимаются на сцену, залезают под стол, гоняют кожу по залитому свинцом стволу.

Я застываю в тридцать семь, расти дальше некуда. Бивень, намертво вросший в лобок, рылом упёрся в бутыль. Девушки смазывают руки гелем, качественное доение требует качественных фрикций. Тихие чмок-чвяк разносятся из-под стола. Я лежу расслабленно, закрыв глаза, чтобы не думать о жёсткой дрочке. Они берутся за яйца. Наложницы губами втягивают непомерно большие распухшие в кулак яйца, которые двумя жирными железами вобрали в себя энергию дня. Горячие ротики массируют яйца, разглаживают упругие гланды под тонкой кожей, бирюзовое молоко желатином скользит в околоплодных водах. Чтобы качественно разрядить священного быка потребуется время. Они никуда не спешат, наложницы. Сменяют друг друга, работают парами. Пока одна держит яйца, греет их ртом, другая растирает округлую, залитую камнем мышцу под яйцами, третья двумя руками гоняет чавкающий лубрикант по стволу. Они работают слаженно, особенно та, что дрочит. Она голой задницей сидит на полу, бёдрами обхватив салазки с бутылью — так легче применять девичью силу. Я лежу на животе, перевёрнутый лицом вниз, свешиваюсь фактически над столом, как морская звезда, застрявшая в железной клетке. Мне не важно, как меня выдаивают, как быстро руки скользят по члену. Важно видеть глаза наложницы в этот момент — сосредоточенные, дерзкие. Губки приоткрыты, напряжение на раскрасневшемся лице нарастает. Девушка сдувает прядь волос, бросает на меня короткий любопытный взгляд: «Ну скоро там?» Не могу знать, оргазм повис в воздухе, застрял где-то под яйцами ...