Волчий хутор (военный хорор). Часть 1

Агес и Агелла его две очень молодые лесные теперь жены сестры и подруги. Одна мать другая дочь и обе его. Его Фероля их общего мужа. И он там, в бане, имел их обеих всю ночь. Они занимались любовью всю ночь. И он отправился потом спать, когда все расступились перед ним сами. Все кто выл вместе с ним на стоящую в небе перед грозой Луну. Все в звериных шкурах волков. Они смотрели на него, как на своего. Смотрели своими желтыми горящими в ночи жаждой голода и убийства глазами. Все женщины и мужчины. Волки оборотни. Дети теперь его матери. Той матери леса.

Вскоре ударил проливной дождь. И он отправился спать сейчас один, измотанный обрядом перевоплощения и дикой неуправляемой страстной любовью. А волчицы обе убежали в лес. Убежали обе к лесной Богине. Оставив его в этой бане уставшего от слияния с ними и измотанного неудержимой любовью молодого обращенного волка. Он очнулся лежа на полу в облике человека и поплелся в большой тот же дом, из которого его сюда притащили для обряда и лунного волчьего секса.

— Женщины! — сказал Фероль вслух — Эти женщины! Что с них взять! Посношались с ним в бане и убежали в лес, за едой, наверное!

Он вспомнил, что сказала старшая Агелла. Что-то про завершение обряда. Обряда с ним. Что это еще не все. Что нужна еще кровь. Человеческая кровь. Кровь молодому волку. Жертвенная кровь и тогда все.

Что-то творилось внутри его. Что-то там шевелилось и оживало, дикое и свирепое, но ему почему-то не казалось уже это теперь странным. Это казалось обычным теперь и обыденным. Казалось, что так и должно быть.

Фероль даже не понимал пока еще, что он уже не был теперь совсем человеком. И хотя он осознавал вполне реально, что что-то в нем сейчас не так, он все же не понимал до конца всего того что произошло с ним,

и не мог теперь уже знать, что никогда не вернется к нормальной человеческой жизни. Что стал частью этого леса и этого болота как и его эта прекрасная лесная спасительница, и хозяйка этого большого старинного бревенчатого дома. Дома серого кровожадного волка.

Он был уже не человек. И уже думал не как человек, а по-своему, по дикому, и по-волчьи.

Он слышал, как шумел дождь за окном большого главного теперь его на этом болоте дома. Теперь его семейного дома. Дома молодого волка. Волка еще не попробовавшего человеческую кровь.

Он слышал, что творилось за окнами дома. Слышал даже в громком шуме дождя. Слышал своих теперь собратьев и сестер. Там в том лесу на самом болоте. Он понимал даже их на расстоянии. Он чувствовал каждого из них. Они все ждали новой охоты. Они ждали жертву. Каждый из них. Они сюда и пришли для этого. Для совершения обряда и крови.

Ими был наполнен сейчас в проливном дожде лес. Они все толпились на его окраине недалеко от самого берега болота. Они ждали и затаились в падающем с небес теплом летнем ливне. В шуме падающей теплой воды. В темноте предутреннего болотного леса.

Скоро. Очень скоро все случиться и произойдет. На болотах будет много поживы. Это сказала им их лесная мать, и они утолят долгий после зимней спячки голод.

Он был заключен в эту волчью стаю. Осталось за малым, вкусить человеческую кровь.

Фероль слышал голос. Голос лесной Богини. Теперь она его мать. Мать, которую он так ждал всю жизнь. Все свое детство. Она там была в лесу на болоте. Она его еще увидит, и он будет с ней и с этими двумя теперь волчицами. Он будет жить здесь в этом болотном сосновом и березовом лесу. Осталось немного. Осталось попробовать человеческую кровь.

Фероль бросился бегом, спрыгнув с широкого крыльца своего старого бревенчатого дома, и понесся в лес прыжками по болотным кочкам, прислушиваясь на ходу и нюхая носом воздух. Он был в родной теперь стихии. Стихии его леса.

Его позвала она его лесная мать. Его Богиня леса. И он снова бросился на ее призывный зов. Бросился в лес сквозь проливной ливень и сверкание молний под присмотром призрачных теней двух молодых волчиц, которые, следовали следом за ним по пятам, неотступно мелькая между сосен и берез. Мимо буреломов в болотистой топи.

Он снова достиг того островка на котором, было первое его перевоплощение в волка оборотня. Он снова был здесь возле поваленного

дерева и болотного кустарника. Среди высоких травянистых мокрых после ливня кочек. Среди вспененной грязи и воды.

Фероль упал между кочек от боли пронзившей снова его все тело. Он упал возле белого всего изорванного и мокрого от дождя своего в прошлом парашюта летчика.

Он схватил его своими руками и прижал к голому человеческому телу, согнувшись от болевых судорог, корчась на глазах тех, кто стоял чуть поодаль от него среди берез и сосен болотного в проливном доже леса. Под присмотром двух серых призрачных теней похожих на двух волчиц.

Он закричал от боли и его тело затрещало от ломки костей внутри и выворачивании мышц. Его в муках человеческий голос разносился по все округе, постепенно сменяясь волчьим неистовым и голодным, жаждущим человеческой крови и плоти ревом.

***

Всеволод Артюхов беседовал у костра со своим сыном Павлом. Он сидел рядом с ним и еще несколькими партизанами у костра и вел с ним отцовский заботливый разговор про завтрашнее партизанское наступление на их деревню.

— Ты чтобы смотрел в оба и не отходил от меня во время боя ни на шаг — говорил он родному сыну Павлу — Понял меня?

Тот понимающе кивал мальчишеской молодой головой в ответ своему отцу и молчал. Сидя у костра уже в наступившей на лес, надвигающейся вечерней темноте.

Над ними стояла на небе Луна, и трещал у ног костер.

Они прижатые плечами плотно друг к другу потеснено другими партизанами смотрели на языки пламени, мечущегося в холодеющем воздухе окружающего людей леса.

Становилось заметно не по-летнему холодно. Видно перед дождем.

— Вот возьми — старший Артюхов дал сыну из угля вынутую запеченную картошку — Ешь, давай и вникай во все, что я тебе сейчас говорю. Завтра учить будет некому. Завтра немцев будем гнать из нашего села. Нам помогут наши войска. Завтра — он замолчал, про что-то думая и глядя на сына.

— Ну, давай отец учи, учи парня! — кто-то ответил, подзадорив Артюхова старшего — Он у тебя и так смышленый парень — сказал сидящий рядом с ними партизан, не знакомый Всеволоду — мы с ним уже и так провели беседу, пока ты отсутствовал. И поняли что парень что надо. Так что не бойся отец за него, не подведет.

— Подведет или нет, это мне решать — ответил недовольно Артюхов старший — А то, что говорю, должен слушать.

— Да понял я все отец! — возмущенно ответил Павел — Понял все. Все буду делать, как скажешь! Я не маленький уже!

Партизаны засмеялись и шутливо начали подначивать Павла и поддерживать его в споре с отцом.

— Ладно, хватит — ответил тихо Всеволод — Ни на шаг от меня и все — он повторил, глядя на своего почти уже взрослого сына, и замолчал, как и все, глядя на горящий яркий большой жаром пышущий костер.

В этот момент подошел односелянин с Артюховым Тимофей Кожуба. Брат младший убитого своими корешами полицаями теперь старосты Серафима Кожубы.

— Привет Всеволод — он поздоровался со старшим Артюховым — Как жизнь?

— Только держись — ответил ему Всеволод — Жену недавно схоронил в деревне. Прямо на глазах фрицев. А куда деваться раз они там стоят. Неприятно было везти ее перед этими тварями по всей деревне до кладбища, а куда денешься.

— Значит Глафира умерла? — сочувствующе вопросительно продолжил разговор Тимофей — Сочувствую тебе Всеволод. Жалко твою бабенку. Она у тебя болела долго, я знаю. Сочувствую.

— Да зиму перетянула, а летом вот померла — добавил Всеволод и замолчал, повесив голову и обнимая поникшего тоже сына

Тимофей Кожуба достал из кармана перед глазами других партизан армейскую железную со спиртом фляжку — Давай помянем ее — произнес тихо он и протянул ее Всеволод. Тот взял и молча, хлебнул из фляжки и отдал ее назад владельцу. Тимофей тоже приложился и тоже замолчал, глядя на тот перед ними в темноте яркий полыхающий языками пламени костер.

Артюхов вытащил из-за пазухи кисет с махоркой самосадом и листок рваной старой завалявшейся газеты и скрутил самокрутку. Он поджог ее от горящего костра и закурил. Самосад распространился приятным ароматным запахом по кругу вокруг костра. Тимофей тоже достал, только уже сигареты. Трофейные немецкие. Он прислонил к себе вертикально автомат к ноге ППШ и тоже закурил.

— Даже не верится — сказал неожиданно снова Тимофей Кожуба — Не верится, что брат меня предал. Предал всех нас — он посмотрел на окружение людей и на старшего Артюхова — Мне сказали про это позже, когда его убили. Может даже теперь и к лучшему. Я даже не знаю, как бы сейчас себя повел бы, если бы с ним встретился. Даже стыдно перед своими товарищами Всеволод.

Он хотел поиметь, видимо, сочувствия от односельчанина и понимание в его лице. Но Всеволод Артюхов молчал и смотрел в костер.

— Не знаю Тимофей, что и сказать на это — ответил также неожиданно старший Артюхов — Война она многое обличает и преподносит много неожиданного. Я и сам поражен случившимся и узнал об этом только здесь также как и ты.

— А я думаю сейчас о его жене Марии — ответил ему Тимофей Кожуба — Каково ей там перед селянами. А может она с ним была заодно, тогда я и ей этого не прощу — сказал снова младший Кожуба.

— Не вини ее Тимофей — ответил ему Артюхов старший — Она и так уже наказана.

— Да я и не виню — ответил ему Тимофей Кожуба — Нам бы к завтрашнему в нашей деревне быть, а то дождь все испортит.

— А может и не испортит — ответил Всеволод Артюхов — Может в самый раз и природа за нас — он в рифму ответил младшему Кожубе.