Скелет в шкафу

Всем участникам описанных событий больше 18 лет.

Этот рассказ я хотела бы адресовать всем моралистам, которые обитают в сети и ещё умудряются выказывать свое недовольство: инцест — фу, какая гадость, малолетние персонажи — фу, это же педофилия, коряво написано — фу, это не Кафка... При этом в большинстве своем, такие люди сами здесь ничего не написали, не создали ни единой строчки, а просто оставляют свои язвительные коменты, важные исключительно для них самих.

Я ни в коем случае не пропагандирую ни беспорядочные отношения, ни межродственные связи, ни отношения с несовершеннолетними, и, вообще ничего не пропагандирую. Я желаю просто рассказать людям истории, которые, на мой взгляд, необычны и интересны. А вот нравственные и моральные выводы каждый читающий пусть делает сам для себя и вовсе не обязательно делиться этим с другими.

В этой связи я хочу рассказать одну историю, которая когда-то меня саму потрясла до глубины души и отчасти изменила мое отношение к различным человеческим порокам.

Она произошла между мной и моим дедом, Владимиром Яковлевичем, живущим после смерти бабушки в одиночестве. Деда уже нет на этом свете, и тайну, которая нас связывала, я могу рассказать вам. Дед многое в жизни повидал, но всегда был таким бодряком и образцом позитива. Он был настоящим крепким русским мужиком, никогда не болел и не жаловался на здоровье, а умер очень быстро — сгорел буквально за две недели. Для меня он всегда был и остается образцом мужественности и верности своему слову. Поэтому его рассказ я ни на секунду не ставлю под сомнение, искренне верю, что все рассказанное мне является правдой. Просто не вижу причин врать мне, да и за всю свою жизнь я ни разу не замечала обмана за ним.

Этот необычный разговор состоялся между нами, когда мне было немного меньше тридцати лет. Был какой-то выходной день, и я пришла к деду проведать его и приготовить ему еду, тогда он уже жил один. Обычно это делала моя мать — его дочка, но и я тоже иногда заглядывала к дедуле. В тот раз мать приболела и попросила меня навестить отца. Я как обычно наготовила еды, убралась по дому и мы, поужинав, смотрели какое-то ток-шоу. Там какая-то девка залетела от родного дяди, и как выяснилось, переспала ещё с братом. Мне было неприятно это смотреть, да и манера подачи этого материала была просто ужасной. Я решила переключить канал и уже собралась это сделать.

— Какая мерзость, как вообще так можно? — возмутилась я, — нормальные же люди были раньше, что с ними произошло?

— Не суди так, Лена, — сказал дед, — и раньше такое бывало и даже не такое, просто люди не выносили это на показ.

— Так раньше ведь идеология была, партсобрания и все такое, где разбирали нехорошее поведение, — пыталась я возразить, — да и люди осуждали и травили потом участников таких историй.

— Ничего ты внуча не знаешь, грехов у людей всегда хватало, — усмехнулся дед, — кто их выпячивал или шел против общества, тех чехвостили, а остальные жили каждый со своими чертями. Так что не суди никого, все эти споры «хорошо или плохо» очень относительная вещь.

— Но ведь чего хорошего, что эта девка спала со своими родственниками, — не унималась я, — это же непринято ни в одном цивилизованном обществе.

— А если я скажу тебе, что и мне приходилось спать с родственниками, ты что скажешь? — прямо спросил дед, — ты как ко мне станешь относиться?

Я оторопела от такого откровения. Ничего подобного я не ожидала услышать от моего, такого правильного, советского, сознательного деда.

— Я не знаю, — ответила я, — ты можешь мне рассказать об этом?

— Лена, не так мало людей знали об этом, но я уже не знаю, кто из них ещё жив, а кого уже нет, — сказал он, — я расскажу тебе как все было. Мне немного осталось на этом свете и поэтому я не переживаю что если ты кому потом расскажешь, но все же не хочу чтоб кто-то думал обо мне и моих родных плохо. Ты девочка большая и умная, вот сама и разберешься во всем.

Я заинтригованно слушала своего деда и заверила его, что буду единственным слушателем. Дальше я постараюсь восстановить в памяти наш разговор, а также передать его стилистику и лексические обороты.

— Я родился и вырос в деревне в 140 километрах от Нижнего Тагила. Наша семья была небольшой — отец, мать, сестры Людка и Танька. Я был младшим в семье, Людка старше меня на четыре года, а Танька на год. Вся деревня работала в животноводческом колхозе имени товарища Свердлова. Хозяйство большое, работы много. Взрослые работали, а мы, дети, учились в школе. Конечно, мне с сестрами приходилось помогать родителям по хозяйству — пасли корову и гусей, ухаживали за свиньями и курями, заготавливали корма, работали в огороде, да ещё много чего. По субботам топили баню, а в воскресенье были танцы и иногда приезжала кинопередвижка. Тогда был настоящий праздник, вся деревня смотрела кино.

— Жизнь в деревне была трудной, а когда началась война стало вообще худо. После второй волны мобилизации из мужской части остались только пацаны не старше четырнадцати лет, да ещё два калеки — Федор, зоотехник и Степан Андреевич, заведующий МТФ. Федору было немногим за сорок, но выглядел он как былинный старец. В Гражданскую он потерял ногу и был весь в рубцах от осколков. Он пил не просыхая и трезвым Федора мало кто видел. Старик Степан Андреевич был сухоруким с детства.

— Вся мужская работа легла на плечи нас, пацанов. Все, кто были старше четырнадцати лет от роду либо добавили себе лет и прорвались на фронт либо подались в город на завод. Вот и осталось нас в деревне совсем мало. С началом войны мне было двенадцать лет. Мне пришлось освоить несколько специальностей, я и по электрике работал, и за сепараторы отвечал, но в основном я шоферил. Я был длинный и мог справляться с нашей единственной в деревне колымагой. Мои технические способности всегда были нужны. Кроме машины я научился управляться с тракторами, их было три. У деревни было большое картофельное поле для своих нужд, сами ели, да скотину кормили. Уставали до смерти, приходили домой затемно, еле передвигая ноги. Выходные у нас закончились, все было подчинено выполнению плана, а за его невыполнение можно было и срок запросто получить. Конечно, с детей спрашивали не так, но ведь от нашей работа зависел общий результат и жизни наших мам.

— До войны в каждом хозяйстве имели свою баньку, и раз в неделю всей семьёй мылись. Была и у нас баня, небольшая, но справная. По субботам мы все вместе ходили мыться. Заходили все разом и отец нас по очереди парил, а потом мать уже домывала каждого из нас. Все были голые, но никого это не удивляло. Тогда все было просто, если кто-то из детей позволял себе что-то такое, пошутить или сделать что-нибудь пакостное, отец мог запросто отвесить подзатыльника, поэтому мы вели себя спокойно.

— Поначалу в первые месяцы войны мы также ходили в свою баню и мать нас парила и скребла мочалом. С приходом зимы обнаружилось, что баня в каждом хозяйстве роскошь — требовалось много дров, а на их заготовку нужны были и время и силы. Поэтому всей деревней обустроили общественную баню, которую сообща готовили и все вместе посещали. Никто уже не стеснялся и все мылись вместе, и женщины, и девки, и пацаны. Трусов в деревне отродясь не было, а сорочки женские стали редкостью и их берегли, впрочем, как и любую другую одежду.

— Бабы наши в баньке то и рассмотрели у кого из пацанов что есть меж ног. Невыносимые нагрузки, голод, лишения, но жизнь не остановилась и все уже как-то свыклись со своей долей и верили в скорое окончание войны. Мы были малыми, а вот бабам приходилось тягостно, природа требовала своего. Вот и начали они любиться с пацанами. Сначала это было потихоньку, но через короткое время уже все всё знали, но делали вид, что ничего не происходит. И действительно никто не делал из этого чего-то ужасного, все понимали, что такая необходимость образовалась. Пацаны кочевали от одной хозяйки к другой. Бабы даже сами меж собой договаривались кто в какую очередь....