Обратная тяга

так сказать, она часто становилась в позу, требующую полного подчинения. Попробуй только пикни, она сразу окатит абсурдом осуждения. Моя бывшая обезбашенная фурия. В этот раз всё было иначе. Катя, обезглавленная, не имела полномочий, не чувствовала себя в праве злиться, требовать, командовать. Она плавала в прострации, в которой сверженные монархи плавают десятилетиями, находясь в глубокой эмиграции. То есть жопе.

— Ну так покорми её! — она приняла шуточно-гневный вид. — У тебя же сметаны — во! Молока — во! — блестящие голубые глазки метали искры. Катя давилась от презрения.

— Есть покормить! — я вытянулся по стойке смирно, по-военному поднёс натянутую ладонь к виску, отдал, так сказать, честь. — Разрешите идти?

Катя заржала, в этот раз без злости:

— Идите, — проблеяла она сквозь слёзы, проступившие на глазах, и сопли, вновь потёкшие из носика.

И я отправился кормить мою худосочную новоиспечённую подругу сметаной. Строевым шагом протопал по пустынной дорожке, вырезанной в снегу. Мне было смешно и нелепо исполнять Катин приказ. Дело в том, что возле подъезда меня действительно ждала Оля. Мы договорились встретиться в три.

— Привет, — сладким голоском пропела моя худышка.

— Поступила жалоба на вас, — сразу принял я боевой настрой. — Вы, Ольга, слишком мало кушаете.

Оля захихикала.

— Поэтому с сегодняшнего дня будем кормить вас силой, — я схватил её за попу под курткой и прижал к себе. Нашёл ртом тонкие губки и впился поцелуем.

— Чем кормить? — Оля усмехалась, её личико сияло от счастья.

— Колбасой и сметаной, — серьёзная мина ни на секунду не покидала моё озабоченное выражение лица.

Оля, ведомая за руку к лифту, растерянно улыбалась.

— Какой колбасой? Если варёной, то я такую не ем. Сметана должна быть меньше пяти процентов.

Лифт приехал, я запихнул это чудо в перьях в лифт и нажал на кнопку седьмого этажа.

— Сметана абсолютно обезжиренная, как раз как ты любишь, — ухмыляясь, я нажал на кнопку «стоп». Лифт замер где-то посередине пути. — Прошу к столу, кушать подано, — устало добавил я.

Оля смотрела на меня непонимающим взглядом испытателя.

Взяв её за руку, я помог пальчикам расстегнуть ширинку и вытянуть набухший член. Хихикая в носик, Оля опустилась передо мной на корточки. Расставив ноги пошире, я закрыл глаза и расслабленно поплыл в горячем рту моей неугомонной соски.

Она обожала сосать член. С первой новогодней ночи Оля ни разу не упускала возможности присосаться ко мне как пиявка. Я дивился её жадности, страстному желанию начать секс с продолжительного минета. Примерно в нашу третью или четвёртую встречу она почти довела отсос до конца.

— Ты не боишься, что я могу кончить? — спросил я, приподнимая голову с подушки.

— Не-е-ет, — проворковала она.

— А если подавишься? — я ухмылялся, разглядывая свой напряжённый член в её тонких пальчиках, как он вот-вот готов прыснуть семенем, а она даже не подозревает, какой огромный заряд мужской бодрости её ожидает.

— Я постараюсь не подавиться, — Оля оседлала мои колени, опустилась ртом на головку, взглядом нашла моё томящееся удовольствием выражение лица.

— Тогда не спеши, — я погладил её по щеке пальцем, поднялся ладонью к виску, погладил мою кошечку по водопаду волос, рассыпавшихся у меня в паху, соскользнувших по Олиной спине и плечам на кровать. Я купался в этих чистых бескрайних водах русых волос. Они щекотали яйца, набухшие семенем, страждущие излиться орехи проскальзывали в липкой розовой мошонке под Олиными пальчиками. Обхватывая член у корня, она захватывала и часть мошонки, часто с интересом прощупывала содержимое, с любовью кормящей матери исследовала большое хозяйство.

Я же думал в этот момент о том, как мне не напрягаться. То есть совсем расслабиться, улететь умом и телом в райский сад, центром которого является дерево жизни — мой член, так ласково и живо обласкиваемый заботливым ртом. Незаметно момент настал, подступил очень медленно и неизбежно пик эйфории. Доведённый до кипения стержень покрылся зудящим удовольствием. Любое лишнее прикосновение вызывало болезненный срыв, дисбаланс. Чаша весов наклонилась, и я излился содержимым яичек в Олин рот. Она аккуратно глотала, высасывая меня вокруг головки. Глазки её, прикрытые, символизировали покорность, готовность принимать меня через семя. Я ещё долго не мог прийти в себя от полученного опыта. Впервые кто-то глотал моё семя с такой самоотдачей. Олино старание доставить мне удовольствие сравнимо было разве что с моим стремлением затрахивать её не спеша до щенячьего оргазма. Она пищала и кусалась, царапалась и отбивалась каждый раз, когда я приводил её к алтарю согласия. Она, моя козочка, как необъезженный мустанг, брыкалась и сходила с ума подо мной. Я же работал на износ, чтобы затрахать её до полуобморочного состояние. Теперь, кончая ей в рот, я пожинал плоды стараний. Благодарность и раболепие лились в меня через её ласковый рот, она склонялась над идолом счастья, поклонялась фаллосу плодородия, моя дикая богиня страсти.

Нужно ли повторять, что оставшись с Олей в замкнутом пространстве лифта, пообещав ей сметаны и колбаски, я не смог устоять перед соблазном покормить девочку очередной дозой семени. Она вновь опустилась передо мной на корточки, как в Новогоднюю ночь, вновь с жадности и рвением сосала мой член, помогая себе рукой. Облокотившись на стенку лифта, я нашёл упор в поручне, наклонился вперёд. У меня не было сил к сопротивлению. Эта жадная соска рвалась к победе, радостно хлюпала ротиком, причмокивала и постанывала. Видимо, тот факт, что мы находимся в лифте, а не в квартире, будоражил Олины нервы. Она боялась быть застигнутой врасплох, целующейся на общем балконе, что уж и говорить о минете в лифте или сексе в Новогоднюю ночь, когда мама возлюбленного спит в соседней комнате и в любую секунду может нагрянуть с проверкой. Риск быть схваченной с поличным заводил Олю с пол-оборота. Я только через некоторое время осознал, что моя осознанная тяга к экстремальным условиям является лишь блеклой тенью её неявно выраженного загнанного в подкорку похотливого стремления эпатажно проявить себя.

Любое действие, притягивающее внимание, любой риск, вызывающий восхищение, пускай и внутреннее, как самолюбование, заводили Олю. Она становилась развратной экстремалкой, стоило мне лишь заикнуться с предложение пошалить. В этот раз я недолго усердствовал лукаво. Откинувшись назад, я схватил соску за головку и принялся чёткими движениями месить всё, что осталось у неё во рту, в горячую кашу. Две руки сковали движения Олиной головы, я подчинял её насаживаниям, я приучал её становиться послушной горячей дыркой для моего члена, мой кол влетал в неё, натыкаясь на заднее мягкое нёбо, вытрахивая её с потрохами, до горлового хрипа и носового гудения, до слёз посыпавшихся из глаз явно не потому, что ей было больно или она страдала, вовсе нет, она не пыталась оттолкнуть меня, просто став для меня дыркой, она невольно почувствовала всю мощь моей похоти, обрушившейся на её маленький, с детства не знавший сметаны и колбасы рот.

Кому-то может показаться, что мы сражались в порыве страсти целую вечность. На самом же деле всё произошло достаточно быстро. Главное разогнаться и не увлечься скучной рекламой, развешенной по стенам лифта. В моём случае взгляд неизменно находил сексапильную брюнетку, похожую на Катю. Она стояла возле дивана, усмехалась, указывая на цену. Короткое обтягивающее платье едва прикрывало срам. Я представил, как беру её, или Катю, кого угодно с такими формами, и бурно кончил. Почему-то чужая потусторонняя мысль, образ, навязанный со стороны, имеет непреодолимую силу вторгаться в сознание, проникать и будоражить недоступностью. Я кончал в Катю, её пухлый зад, в её сладкий рот, я хватал её за сиськи, держал и насаживал их на член, с остервенением затрахивал мою пышущую женскими формами невысокую обиженную недоступную деточку.

Если бы Оля узнала, какие мысли витают ...  Читать дальше →