UICTORUM (Победители)

Вика достигла конечной точки намеченного пути.

Безрезультатно. Куда двигаться далее — она пока не знала.

За окном плацкартного вагона, прибывшего четверть часа назад, на конечную Куликовского вокзала, стояла поздняя весна. Солнце окрашивало все в желтые цвета: стены вокзальных зданий, лица прохожих и их одежду, даже серый потрескавшийся асфальт перрона, по которому порывистый ветер гонял обрывки газет и разный мелкий мусор. Пробегающая мимо такса мимоходом пометила толстый бетонный столб и побежала дальше по каким-то своим собачьим делам, забавно перебирая короткими лапками.

Из раздумий женщину, сидящую на жестком диванчике плацкартного купе, вывел глухой мужской голос. Говорил он отрывисто. Короткими предложениями. Каждый раз делая паузу, словно размышляя, что именно следует сказать в следующий миг.

— Женщина. Мы приехали. Конечная станция! Куликовский вокзал. Поезд дальше не идет. Вам необходимо освободить вагон. Мне тут... это... помыть нужно.

Вздрогнув после первого его слова, Вика глянула на обращающегося к ней мужчину и признала в нем молодого проводника, с которым ехала почти весь путь. Едва она села в позапрошлую полночь в вагон, проводник стразу показался ей немного странным, но на деле оказался очень добрым и миролюбивым. Прямые светло-соломенные волосы, серые глаза, длинный нос, напоминающий клюв большой птицы, странное выражение лица, на котором застыло недоумение — примерно таков был его портрет. Пуговицы на вороте форменной рубашки проводника были расстегнуты, снятый с шеи галстук вальяжно болтался на заколке, над животом. Рукава были закатаны по локоть, а в левой руке он держал швабру, опираясь на нее, словно на посох и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Вздрогнув, Вика вернулась из своих размышлений в реальность и осознала, что вагон давно пуст, все пассажиры уже вышли из него, а проводник занимается уборкой своего рабочего места. Он уже помыл бо́льшую часть вагона, пока не наткнулся в предпоследнем купе на нее — пассажирку, позабывшую выйти.

Молодой человек терпеливо ждал, глядя на Вику немигающим взглядом, пока женщина задумчиво смотрела на него (словно вспоминая что-то или принимая некое важное решение). На ней был надет серый спортивный костюм и синяя ветровка, на ногах старые белые кроссовки, а на коленях она держала средних размеров черную спортивную сумку, скудно наполненную вещами едва ли на треть.

Возраст ее сложно было определить. Хотя и видно было, что она еще довольно молода, выглядела женщина не лучшим образом: худая, изможденная, заострившиеся скулы и ломаные лучи морщин на лице, темные синяки под глазами. Черные волосы, разбавленные местами серебряными нитями седины, были собраны в хвост и туго затянуты на затылке резинкой, от чего лоб ее казался довольно высоким. В расстегнутой олимпийке проглядывали острые ключицы, а на шее висел алюминиевый крестик на обычной белой нитке. Украшений, как и следов косметики на ней не было, только две точки в ушах свидетельствовали, о том, что когда-то женщина носила серьги. Тонкие неровные пальцы, с ногтями, обрезанными под корень, так же не могли похвастаться ни изящностью, ни наличием на них украшений, ни маникюром. Внешность пассажирки можно было назвать некрасивой и возможно даже отталкивающей, если бы не ее глаза, большие, глубокие голубые глаза, словно у младенца, подкупающие своей наивностью и чистотой. Они словно не принадлежали ни этому лицу, ни этому человеку, будто кто-то высадил белые розы среди безжизненной пустыни, они притягивали человека и уже не отпускали его. Эти глаза — они просто жили своей жизнью, а глаза, как известно — зеркало души. Вот и проводник попав в капкан этих глаз, увяз в их растерянном взгляде, да так и стоял в ожидании, не смея больше не сказать ни слова, не продолжить мыть оставшуюся часть вагона.

Женщина вдруг резко встала, словно скинув с себя наваждение, как-то затравленно окинула взглядом купе, на предмет позабытых вещей, и, кажется, собиралась уже покинуть вагон, но, постояв в нерешительности так и не сделав ни одного шага, села обратно, исподлобья виновато глянув на проводника.

— Дело в том... что, мне некуда пойти!

***

Вика Веревкина всю свою двадцатидевятилетнюю жизнь была доверчивой простушкой. Где-то эти качества помогали ей по жизни. Где-то очень мешали, позволяя другим, позабавиться над ней, а то и просто обидеть или подставить.

Жила с юности бабкой, родителям после развода было не до нее. Отец строил свою жизнь, мать ударилась в бизнес, неделями пропадая в Москве, вечно что-то перекупая и перепродавая и перебиваясь с копейки не копейку. В школе Вика училась посредственно, твердой троечницей, но имела любовь к биологии, алгебре и трудам. Поэтому после окончания 9 классов и получения на руки «твердотроечного» аттестата, девушка поступила в Кулинарное училище по специальности повар-кондитер. Ни привлекательной внешностью, ни точеной фигуркой девушка похвастаться не могла: худенькая, с острым носиком и жиденькими темно-русыми косичками. Одевалась простенько, для 90-х даже слишком, на более-менее модные шмотки денег в семье не было, да и сама она была довольно замкнутой, малообщительной, друзей почти не имела, все больше сидела дома за книжками, да помогала бабушке по кухне и по хозяйству. Это уже позже, когда училась в училище курсе на третьем, иногда подружке по парте Таньке Потаповой удавалось вытащить Вику в кино или на танцы, да и то ненадолго, непривычная была девушка к такой жизни.

Вот там то, на дискотеке, ближе уже к выпуску из училища и нарисовался один кавалер, Алешкой Петровым звали, только из армии пришел, красивый, на форме значки военные, ручищи мускулистые. Он ей улыбнулся разок да глазом подмигнул, Вика в него сразу и влюбилась, ну еще бы, а как иначе, юношеская любовь — как простуда. А парню этому только того и надо было. Сначала до дома провожал. Потом полуночные поцелуи в подъезде. Затем его сильные и уверенные руки там, где не следует и ее слабенькое «не надо». А потом у него якобы друг на рыбалку уехал, ключи от квартиры оставил, там все и произошло, и девочка Вика стала женщиной Викой, причем сам процесс становления она особо и не помнила, все больше переживала, сгорая от стыда и стеснения, а потом вдруг боль очень резкая, там, внизу, и все. Больше Вика ничего не ощутила. Когда Алешка, завершив дело, отвалился набок, как клещ напившийся, Вика тихонько сползла с кровати, кое-как смыла кровь в чугунной ванне ледяной водой — горячей не было, оделась и притулилась скромно с краешка дивана, положив голову на грудь своего первого мужчины, размышляя о том, как теперь они будут с Алешкой жить поживать счастливо, да любить друг друга. Так и не смогла Вика глаз сомкнуть, любовалась только на красивое лицо Алешкино да тихонько вздыхала.

Утром Вика пораньше ушла, чтоб его не разбудить, домой потихоньку мышкой юркнула, бабушка и не заметила, что дома не ночевала. Только подушки голова коснулась, так и заснула девушка. Сны приятные видела, да только на этом сказка и кончилась. К вечеру весь двор знал, что Леха Петров Вике Веревкиной на спор целку поломал, причем в неделю раньше оговоренного срока: спорили с пацанами, что он ее две недели уламывать будет, а она ему уже через шесть дней дала. Вот герой! Вроде, говорят, на этом споре он стольник выиграл и бутылку пива сверху, за оперативность, да только не сложилась жизнь потом у этого Алешки. Видать все же есть бог-то на небе. Хотя, с другой стороны, у Вики-то она с самого начала не сложилась, жизнь эта!

После случая того, бабка по врачам затаскала, боялась, что внучка забеременела, аборт-то делать грешно, а еще один рот кто прокормит, но обошлось, на этот раз миловал бог. Позором вот только девчушку заклеймили, она чуть училище перед выпускными экзаменами не бросила, да руководство навстречу пошло, позволили ей отдельно ото всех экзамены ...