Дачные зарисовки

найди их!... Так они ж ещё и денег попросят! — констатировал дед, дуя на свой ещё горячий кофе.

—... а давай я тебе попозирую?... — после длинной паузы почти шёпотом предложила Марина.

— ТЫ?!! С ума, что ль, сошла?! Ты же моя внучка! — дед чуть не поперхнулся принесённым из кухни напитком.

— А почему бы и нет? Чего это сразу с ума?... Во-первых, я уже взрослая, ты забыл? А во-вторых — я тебе даже и не сосем внучка...

— Опять ты мне об этом напоминаешь... что я тебе не родной дед... — обиделся было художник.

— Да ты не обижайся... Просто я хотела сказать, что мы свои люди, но в то же время почти и не родственники, и что будет такого в том, что я немного на добровольных началах поработаю для тебя натурщицей? Нет... не нравится мне это слово... А! Моделью — вот!

— Об этом не может быть и речи! Прекрати!!!

— Ну, как знаешь... Я же как лучше хотела... Вот сам тогда вспоминай и рисуй, что вспомнится!

Демонстративно насупившись, девушка обиженно направилась к выходу.

— Ты... не дуйся на меня, Мариш... Просто ни к чему мне тебя голую видеть... Ну, сама же понимаешь...

— А кто сказал, что я собиралась голой тебе позировать? Я ведь могу просто встать, как ты скажешь, не снимая джинсов. Ты будешь на меня смотреть, видеть очертания и пропорции, а там глядишь — и вспомнишь что-нибудь... из былого...

— Гм... Погоди, а ведь это мысль! Ты будешь мне, скорее, даже не натурщицей и не моделью, а просто музой!

— Ну, хорошо, давай я буду твоей музой!..

Оба стояли посреди мансарды около минуты, молча делали глоток за глотком бодрящего утреннего напитка и обдумывали пришедшую им в голову идею.

— Значит, смотри... Если ты встанешь вот здесь, так, чтобы колени были на сидении дивана, а стопы немного свисали... локти поставь вот тут...

— А голову мне куда?

— Голову немного пригни, тогда правым плечом упрёшься в подушку...

— Не, не поняла... Сейчас... давай уже пробовать...

Они отставили стаканы с недопитым кофе на пол у двери. Марина подошла к дивану и встала на него коленями, развернулась вдоль сиденья и опустилась на локти.

— Угу, почти хорошо, но сейчас твоя попа смотрит вбок, а надо, чтоб на меня.

— Как?... Так?... — девушка, как могла, встала немного по диагонали и выпятила попу в сторону.

— Ну... уже лучше, но я не так себе это представлял, конечно...

— А ты знаешь, я так долго и не простою — неудобно мне очень.

— А как ты предлагаешь?

— Мне бы лучше вдоль сидушки стоять, а не поперёк... а то я так не помещаюсь, а так — соскальзываю!

— Но тогда свет от окна будет падать неправильно!

— А что тебе это окно? Всё равно солнца нет, лампочку вон лучше включи...

Дед передвинул мольберт от окна в центр комнаты, оказавшись теперь строго позади натурщицы, и включил свет. Он сверлил взглядом её обтянутый синей джинсой зад и воображал, как бы он сейчас выглядел без неё.

Марина устроилась поудобнее, понимая, что в выбранной позе ей придётся простоять длительное время. Насколько было возможно, расставила пошире колени, выгнула спину и выпятила попу вверх и назад.

— Так пойдёт? — спросила она, обернувшись головой к деду, и стараясь не шевелить больше ни чем.

— Почти идеально!... Почти идеально...

Художник подошёл к ней, немного подвинул сначала одну согнутую в колене ногу, потом вторую. Снова отошёл, опять приблизился и вновь отошёл...

— Вот так вот и постой! Хорошо? — Попросил дед и легонько шлёпнул Марину по тугой джинсе, натянутой на попе, как барабан.

— Уууу... За что?... — Спросила она и игриво вильнула попкой.

Дед ничего не ответил. Он взялся за карандаш и принялся шуршать им по бумаге, изо всех сил пытаясь представить, как выглядят сейчас её молоденькие чуть раздвинутые булочки и нежная дырочка между них, которой озорница наверняка поигрывает, зная, что он не может видеть этого через джинсы.

Следующие минут семь на фоне стучащего по крыше дождя раздавался то шорох карандашного грифеля по бумаге, то шелест ластика, удаляющего с неё неудачные штрихи. Вскоре форма девичьей попы на рисунке стала обретать весьма реалистичные очертания, передаваемые умело подобранными оттенками серого.

— Как там, получается? — спросила натурщица, немного кряхтя.

— Что, уже устала? Так быстро?..

— Нет, нормально... только на живот очень давит.

— Так ты пуговицу на джинсах расстегни, чего как маленькая?

— А можно? Ты меня не выгонишь, подумав, что я перед тобой раздеваюсь?

— Не выгоню. Давай, расстёгивай и стой опять ровно!

Марина расстегнула пряжку ремня на джинсах и верхнюю пуговицу. После этого послушно замерла в той же позе. Не прошло и нескольких секунд, как мерный стук дождя нарушил звук расползающейся латунной молнии у девушки на ширинке: «Ззззз... ззз... «. Марина хихикнула, а дед сделал вид, что ничего не услышал.

— Фух... Нет, не могу я так!... — нервно заключил дед, с шумом бросив карандаш в лоток мольберта.

— Что теперь я не так делаю?... — виноватым голосом спросила девчонка.

— Всё ты так делаешь... Но это — не бёдра! Это — чёрт знает что! Вот — полюбуйся, а заодно и чуть разомнёшься!..

Марина, придерживая, расстёгнутые штаны, слезла с дивана и подошла к мольберту. Бёдра действительно выглядели как-то топорно. Их истинную форму искажала плотная ткань, а все попытки художника компенсировать это делали только хуже.

— А знаешь, что, снимай их! — дед указал на джинсы.

— Снима-а-ать?... — неуверенно переспросила Марина.

— Да! — уверенно сказал живописец, — у тебя же там есть трусики, я надеюсь?

— Е-е-есть...

— Вот и отлично! В них постоишь! Это ненадолго, не переживай! Давай-давай... а то сейчас запал пропадёт — и всё, неделю потом в кулак собираться буду, я себя знаю!

Марина спустила уже расстёгнутые джинсы до колен, вынула ногу сначала из одной штанины, затем, попрыгав на одной ноге, — из второй.

— Бросай их прямо здесь — и марш на позицию! — скомандовал автор будущего шедевра.

— Ну, ладно... — девушка снова встала в прежнюю позу на диване.

Узкие хлопковые трусики в зелёную и малиновую полоску могли скрывать лишь верхнюю часть попы, растянувшись пологом между булочек, и всё еще никому не показывая, что меж них скрыто. Чуть ниже этот полог превращался в эластичный чехольчик, который заботливо окутывал пухлые губки девичьей писи. Если присмотреться, можно было различить, где заканчивается одна её губка, и начинается другая.

Это зрелище явно увлекло и вдохновило художника. Не говоря ни слова, он бесцеремонно переносил на бумагу изящество линий интимных мест тела юной девушки. На рисунке уже и темнела маленькая дырочка ануса, и показались контуры обеих пар половых губ, и, конечно же, во всей красе заиграли стройные девичьи бёдра. На булочках попы стали видны даже тени, придающие им объём, реалистичность и чувственность.

— Ну, вот... совсем другое дело!... — изрёк довольный живописец.

— Можно мне посмотреть-то, что получилось?

— Угу... иди сюда...

Марина снова встала с дивана и подошла к мольберту, по которому дед всё ещё то и дело чиркал карандашом то тут, то там. Её особенно завело то, как дед точно смог рассмотреть контуры её писечки прямо сквозь трусы. Когда он касался карандашом рисунка в этом месте, добавляя второстепенные штрихи, внутри у неё что-то сжималось от возбуждения.

— Вот это да!... Да у тебя не глаза, а рентген! — воскликнула она.

— Гм... Спасибо, сочту это за комплимент.

— Нет, правда! У тебя здорово получается! Признайся — ты ведь частенько такое тут рисуешь?

— Да нет... не часто, только когда заказывают... — скромничал дед, — а в основном я рисую предметы и природу, чисто для души.

— Ну, и часто тебе такое вот заказывают? И интересно, кто?!!

— Этого я тебе сказать не могу, я обещал не распространяться. Прости уж...