Портрет баронессы Зиммерштадт

вот тогда-то мой член и покидал меня. Потом наступал бурный оргазм, я мысленно сжимал в объятиях очередную красотку и почти физически ощущал, как мой член, которого в этот момент не было на мне, брызжет спермой...

Нодли подошёл к портрету и коснулся рукой холста — в том месте, где были изображены гениталии.

— Погладьте его, доктор, погладьте, мне приятно, — сказал Дэймон, разваливаясь в кресле.

— Что? — Нодли обернулся к нему.

— Когда вы гладите член на холсте, мой настоящий член это чувствует, — ответил художник.

— В самом деле?

Дэймон спустил с себя штаны и трусы и задрал рубашку, обнажив свой детородный орган. Тот был совсем небольшим, сморщенным и вялым, но когда доктор начал водить рукой по гениталиям на картине, настоящий член художника проявил некоторые признаки жизни.

— Если хотите убедиться, проведите эксперимент, — сказал Дэймон. — Вон в той коробке есть иголки с нитками; возьмите иголку и уколите член на холсте. Только слегка. Вы увидите, что выступит кровь. Не на холсте, а вот здесь, — и он обхватил руками свой пах.

— Я почему-то не сомневаюсь, что так и будет, — пробормотал доктор. — Однако, пожалуй, уколем для полной ясности.

— Колите между пенисом и мошонкой, вот сюда, — Дэймон отвёл в сторону пенис и пальцем показал, куда нужно колоть.

Нодли ткнул иглой в холст. Дэймон вздрогнул от боли, но рук от своих гениталий не оторвал, продолжая демонстрировать доктору то место, которое соответствовало уколотому месту на холсте.

Поправив очки, доктор наклонился к его паху. На коже, которую оттягивал Дэймон, выступила капелька крови. Нодли промокнул её платочком.

— Конечно, я мог бы сказать, что это самовнушение, — сказал он после короткого раздумья. — Такое редко, но бывает. Например, стигматы, которые появляются на руках и ногах некоторых религиозных фанатиков... Но у тебя явно другой случай.

— Ещё пару недель назад он хотя бы руководствовался моими желаниями, — сообщил Дэймон уныло. — Он уходил, когда я принимался думать о какой-то конкретной женщине, которую видел в тот день. Но в последнее время я никуда не выхожу и о женщинах стараюсь не думать, насколько это в моих силах. Но он продолжает уходить! Он насилует кого-то, я это отлично чувствую, но кого — понятия не имею...

Нодли придвинул к портрету второе кресло и уселся в него.

— Скажи, Дэймон, ты знаком с леди Паулиной Райзингэм? — спросил он.

— Не имею чести.

— Ты хотя бы знаешь, о ком речь?

— Без понятия, хотя фамилию Райзингэм я, конечно, слышал. Она известна в Аддисберге, — художник мрачно взглянул на Нодли. — Стало быть, мой член изнасиловал эту Паулину?

— Да, и не далее как сегодня ночью.

Дэймон задумался.

— Самое смешное, что я её совершенно не помню. Не знаю даже, как она выглядит... Возможно, я мельком видел её в Опере или на балу... Подозреваю, что он начал насиловать женщин, которых я видел когда-то давно или мельком и о которых думать забыл. Наверняка и бедняжку Паулину я видел всего пару секунд, а он вытащил её образ из моей памяти.

— Наука твой случай объяснить не в состоянии, — произнёс Нодли тоном, словно ставил окончательный диагноз.

— Скоро он начнёт насиловать первых встречных баб! — воскликнул Дэймон и в сердцах щёлкнул по пенису пальцем. — Он ненасытен! Больше всего меня бесит, что я не знаю, кого он трахает. При таком раскладе он запросто наградит меня сифилисом. В прошлую среду, вскоре после его возвращения, я обнаружил у себя в паху какую-то сыпь, которая чесалась весь день.

— А ты пробовал смыть его с портрета или закрасить? — спросил Нодли.

— Эта мысль пришла мне в первую же ночь, — ответил художник. — Но как только я начал стирать его спиртовым тампоном с холста, что-то стало твориться с моим собственным членом. Я удалил с портрета половину пениса, но при этом исчезла половина моего, настоящего. Исчезла совершенно безболезненно, как будто растворилась в воздухе! И появилась только когда я восстановил пенис на холсте.

Нодли промолчал. Он сидел, закинув нога на ногу, и смотрел на портрет. Крупный мужской ствол с мохнатой мошонкой казался на нём чем-то чужеродным. Как будто к прекрасной обнажённой девушке присосалось жуткое живое существо.

— Если хочешь, я могу созвать консилиум, — сказал наконец он. — Тебя осмотрят светила мировой науки. Это никоим образом не поможет, зато вызовет огласку, которая не нужна ни мне, ни тебе, ни тем женщинам, которые подверглись насилию.

— Не надо никаких светил, — пробурчал Дэймон. — Вы знаете, дядюшка, я много думал по этому поводу, и вот что мне пришло в голову. Пожалуй, я изображу на портрете другой член. Вместо своего.

— Попробуй, — кивнул доктор. — Только действуй осторожно, и желательно, чтобы я при этом присутствовал.

— Изображу не просто другой член, — продолжал художник, — а конкретный член, принадлежащий определённому человеку. Может, проклятье портрета перейдёт на него...

— Желательно, чтобы твой натурщик принадлежал к самым низшим слоям общества и не догадывался о том, зачем тебе понадобилось изображать его гениталии, — сказал доктор.

— Сегодня же разыщу такого человека и вечером доставлю сюда, — сказал Дэймон.

— В таком случае, я приеду вечером, — пообещал Нодли, вставая. — Без меня не начинай никаких переделок в картине. Я должен наблюдать за ситуацией.

Вернувшись в этот день к себе, доктор Нодли отменил приём больных. Прислуга слышала, как он ходит в кабинете из угла в угол, что случалось с ним только в минуты сильного волнения. Едва только начал сгущаться вечер, он приказал закладывать карету.

В комнате, где стоял портрет баронессы Зиммерштадт, Нодли застал некоего невзрачного субъекта на вид лет двадцати восьми — тридцати, весьма неряшливо одетого, с накрашенными губами и подведёнными тушью глазами. При одном взгляде на него можно было без труда догадаться, к какой группе населения он принадлежит и чем занимается. К моменту прибытия Нодли он разделся почти догола, оставалось снять трусы.

— Это кто, твой папаша? — спросил субъект у Дэймона, дурашливо засмеявшись.

— Не задавай лишних вопросов, — ответил художник. — Позировать будешь при нём.

— Только позировать? — жеманясь, проговорил субъект. — А я-то думал, мы ещё и перепихнёмся.

Скудного вечернего света, лившегося из окна, явно недоставало, и потому справа и слева от портрета стояли подсвечники с горящими свечами. Субъект расположился на софе за портретом.

— Снимай трусы, — потребовал художник.

— Без проблем, — и субъект, задрав ноги, освободился от этого последнего предмета одежды.

Дэймон поставил возле него подсвечник.

— Джимми, у тебя потрясающий член, — заметил он. — Именно такой мне и нужен.

— Всегда пожалуйста, только рот разинь пошире.

— Веди себя пристойно в присутствии джентльмена! — оборвал его Дэймон, кивая в сторону доктора. — А что касается твоего члена, то его надо изобразить в состоянии эрекции.

— Для этого я должен возбудиться, — с ухмылкой ответил натурщик, поигрывая своим хоть и крупным, но дряблым пенисом. — Вот если бы ты взял его в рот, а? Тогда он сразу вскочит.

— Ещё чего. Просто дрочи.

Взяв палитру, Дэймон принялся выжимать на неё краски из тюбиков.

— Нашёл его на набережной Наяд, — негромко сообщил он Нодли. — Там таких полно. Согласился позировать в голом виде за две гинеи.

— Что ж, прекрасно, — доктор уселся в кресло перед портретом.

— Эй, Джимми, — крикнул Дэймон. — Мне нужно изобразить твой член, больше ничего! Ни твоего тела, ни тем более твоей физиономии. Но пенис ты должен представить мне в самом лучшем виде.

Джимми с кислой физиономией дрочил минут пять.

— Надо, чтоб его пососали, — сказал он капризно. — Если его кто-то сосёт, кто мне нравится, то он встаёт за одну минуту. Ты мне нравишься.

— Я не гомик, поэтому никаких разговоров на эту тему, понял? — ответил ...  Читать дальше →