Последний танец. Часть 3
- Последний танец. Часть 1
- Последний танец. Часть 2
- Последний танец. Часть 3
Страница: 3 из 4
Пальцы сами собой заиграли мелодию, я даже не сразу узнала ее. Шопен, опус семьдесят, вальс номер три, ре бемоль... Словно по легким волнам, я уносилась все дальше и дальше от реальности, представляя себе прекрасные пейзажи и юных древнегреческих нимф, порхающих по прекрасному саду, где благоухали сладким ароматом волшебные цветы. Окончив игру, я почувствовала на себе пристальный взгляд, и обернулась. Лев Семенович цепко впился взглядом в мои руки и напряженно покачивал ногой, словно нервничал.
— Вам понравилось? — спросила я. Вопросом я будто вырвала его из напряженного оцепенения, которое он стряхнул с себя кивком, услышав мой голос.
— Великолепно, Сонечка. Этим наслаждением я готов упиваться вечно.
Я глянула в окно. Бог мой, да уже стемнело! Время пролетело, словно дуновение ветерка, я и подумать не могла, что нахожусь здесь так долго. А ведь я понятия не имела, как мне добраться до гостиницы.
— Жаль, что не могу больше остаться и сыграть для вас еще. Уже совсем темно, и мне, по-видимому, предстоит долгая дорога до гостиницы.
Я обеспокоенно встала и направилась в коридор, где оставила свои пальто и сумочку.
— Да, действительно, очень жаль. Вечер был просто прекрасен. — Он помог надеть мне пальто и спросил:
— Соня, вам нравятся орхидеи?
Я улыбнулась и обратила взгляд на него:
— Очень, а особенно — белые.
В его взгляде зажегся таинственный огонек, истолковать который я могла, только если бы имела возможность прочесть его мысли. Ах, как бы мне этого хотелось! Проведя в его квартире за беседами целый вечер, я так и не узнала причины его столь странного поведения.
— Значит, я угадал.
— Да, как и в позапрошлом году. — Посмотрим, как он отреагирует на дерзость. Вздохнув, Лев Семенович развел руками:
— Вынужден признать, это действительно был я. Вас, юная лиса, не проведешь.
Я не решилась спрашивать о причинах того поступка. Записка, что прилагалась к цветам, все объясняла. Медленно поправив шарф и пригладив волосы, я уже развернулась к двери, и тут он окликнул меня:
— Соня, вы придете завтра вечером? Мне немыслимо приятно ваше общество и я, с вашего позволения, хотел бы вновь насладиться вашей чудесной игрой на фортепиано.
Что я ему ответила? А как вы думаете?
Следующим вечером я поднималась по ступеням того самого уютного подъезда на третий этаж в квартиру тридцать семь, где проживал Лев Семенович.
Этот вечер прошел так же, как предыдущий, с той только разницей что я играла на пианино больше часа. Лев Семенович был доволен, и под впечатлением пустился в рассуждения о поэзии серебряного века. Я выступала в роли слушателя и была, вобщем-то, непротив этой роли. Вот уже второй день подряд мне было как никогда спокойно и комфортно. Его плавная, размеренная речь обволакивала меня своим бархатным потоком, мягко лаская слух. Он говорил, говорил, и я даже не вникала в смысл сказанного, мне просто нравилось звучание его голоса.
— Вы любите поэзию, Соня? — обратился он ко мне.
— Больше прозу, но иногда, под настроение, люблю. Я даже сама пробовала писать раньше. Несколько моих стихов были включены в сборник университета, где печатались рассказы и стихи студентов.
— Мне бы очень хотелось познакомиться с вашими стихами. Не могли бы вы порадовать меня? — тон, не принимающий возражений. Я подчинилась и прочла один отрывок, который написала лет пять назад, кажется.
Все в мире бренно, оглянись — ничто не будет вечно.
И глаз твоих небесных высь не навсегда беспечна.
С годами лен твоих волос поблекнет, огрубеет.
И юность нежную года безжалостно развеют.
— Удивительно, очень удивительно. — Задумчиво произнес он. — Вы так молоды, и пишите такие стихи.
— Что же в этом удивительного? — спросила я. — По-моему, это совершенно любительские, наивные стихи.
— Да ведь дело не в самом стихотворении — Бог с ним, не Цветаева, — а в том, что вы вообще задумываетесь над такими вещами. Вы, Соня, очень отличаетесь от своих сверстников. Вы одна из немногих, кто умеет ценить настоящее, подлинное, избегая низменного и пустого. Нынешнее поколение слепо, и неспособно отличить дурное от хорошего, значимое от мелочного. Мне становится невыразимо грустно, когда я вижу женщин вашего возраста: женщин, которые, не зная достоинства, навязываются молодым людям, недостойно себя ведут и ругаются матом. Говорят, времена всегда одинаковые — чушь. Во времена моей молодости это было непозволительно и совершенно недопустимо. Были всякие люди, но, по крайней мере, пороки не превозносили, и уж тем более не демонстрировали, и не навязывали их как некую норму. Все низменное было скрыто, этого стеснялись, это осуждалось.
— Мне не менее отвратительно нынешнее общество. — Призналась я. — Иногда я жалею, что не родилась раньше. Мне некомфортно в современном мире, я чувствую себя не в своей тарелке. Но что поделать, приходится приспосабливаться к тому, что имеешь. Другого все равно не дано. В конце концов, в нашем времени тоже есть свои плюсы. Просто во все времена нужно сохранять собственное достоинство и нести максимальную ответственность за свое поведение. Я ведь не стала такой, как те женщины, что вы описали.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. — Он откашлялся и отошел к окну. — Я не писал стихов, как вы, но я хочу прочесть вам одно стихотворение. Я постараюсь донести до вас то, о чем вы, возможно, и так догадываетесь. Вы готовы выслушать?
— Готова. — Затаив дыхание, я ждала ключевого момента. Я чувствовала, что сейчас произойдет нечто важное, что в корне изменит все происходящее. Мне хотелось внести ясность в наше странное и необозначенное толком общение. Вжавшись в кресло, я обратилась в слух.
— О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь.
Ты и блаженство и безнадежность.
— Кажется, это Тютчев? — рассеянно спросила я. Конечно же, я знала, что это Тютчев, как знала и то, что эти стихи он написал о своей любви к молодой женщине, своей последней жене. Но я хотела, чтобы Лев Семенович сам мне об этом рассказал.
— Он самый. Кстати говоря, это стихотворение из его любовной лирики так
называемого «денисьевского» цикла. Знаете, почему так называется? — он до сих пор стоял лицом к окну, видимо, не решаясь повернуться.
— Не уверена, что знаю. — Соврала я. Пусть расскажет. Пусть говорит, объясняет, просвещает меня.
— Его последнюю жену звали Елена Денисьева. Поэтому и цикл — «денисьевский». Интересный факт, но она была значительно его моложе.
Наконец, он повернулся, и я увидела его лицо. Солнце уже почти село, и в сумерках, стоя спиной к окну, он словно оказался человеком без возраста. Виден был лишь его силуэт и слегка обозначенные черты лица. Но мне не нужно было видеть его четко, чтобы почувствовать, как волнительное смущение овладело им после столь завуалированного, но все же весьма ясного признания.
— Любви все возрасты покорны. — Брякнула я. Хоть ... Читать дальше →
Последние рассказы автора
Читать дальше →
Читать дальше →
Укутаться в ласки твоей парчу.
Под пристально-страстным смущаться взглядом,
И в радужках темных прочесть «Хочу».
В объятиях нежности сдать границы,
Открыться любви, раствориться в ней.
Губами, что вкусом как мед с корицей,
Напиться до одури, до чертей.
Под натиском рук обратиться львицей,
Чтоб огненной страсти хлестала плеть,
Кусать поцелуями, в стонах биться,
Дыша задыхаться, плывя гореть.
Сплетаться под тяжестью одеяла,
Вбирать ритм ударов твоей груди,
С...
Читать дальше →
Читать дальше →