Остров. Глава четвёртая: Верхнее и его обитатели

Верхнее оказалось неплохим посёлком, с крепкими хозяйствами, чистыми домами, грунтовыми, но не разбитыми дорогами. На причале Ильич лихо пришвартовался, выпрыгнул на помостки, потянулся. День клонился к вечеру, весь день он просидел в лодке, и теперь старался расправить мускулы. Дело-то в Нижнем было плёвое, на пару минут, а пришлось тащиться в такую даль самому. А как же? Глава семьи он глава семьи. Я не стал разгадывать эту очередную загадку, только уважительно закивал головой, подтверждая его слова.

Увидев нас поднимавшихся от речки, женщина оперлась на приоткрытую калитку, дождалась, когда мы поравняемся, ехидно спросила у Ильича:

— Ильич, а Ильич? — Видно было, что у них были давнишние счёты. — Никак, на подмогу привёл?

— Вот, ехидна ты, Салтычиха! — Он кивнул на меня. — Человек жить зиму будет у Вовича, приехал еды купить. А ты всё своё!! Тьфу, на тебя! Что подумает человек?

— А ничего и не подумает. — Неожиданно она преобразилась, сменив ехидное выражение лица на дружелюбное. — А откуда молодой человек будет?

— От верблюда. — Отрезал Ильич, толкая меня в бок, мол, проходи, не отвечай. — Тебе этого знать и не надо, ехидна.

— Ты?! — Женщина чуть не поперхнулась. А она ничего, молодая, симпатичная.

— О! Ильич! — С другой стороны дороги к нам подошёл мужчина. — Как там Вович?

— Привет, Михась. Да, жив. — Ехидна Салтычиха растворилась за оградой.

— Ирина тут к нему собралась.

— Вот и оказия на обратную дорогу. — Ильич ткнул пальцем в меня. — Приехал купец-молодец.

— Да? — Мужчина смерил меня взглядом. — А чего покупать-то будешь?

— Жизнь. — Ответил я нагло. Мне что ли одному мозгами тут крутить, соображая, что там на втором, третьем, четвёртом плане, они говорят мне? Пускай мучаются и они.

Только вступив в дом Ильича, я понял, на что намекала Салтычиха. Молодая жена крутилась по кухне, накрывая на стол. Красавица. Даже эта одежда, одетая явно, чтобы сгладить свою статную фигуру, грудь, тонкую талию, не могла скрыть от моего взгляда, истосковавшегося по красивой женщине. Ильич, оставив меня с ней, выскочил во двор, я же, присел на уголок, завёл разговор о ни о чём. О посёлке, о том у кого лучше купить овощей, картошки, мяса или там птицу и кто делает домашние консервы. Наталья отвечала, не прерывая своих хлопот, отчего мне пришлось ходить по дому за ней, помогая доставать банки с солениями, ставить уже разогревшийся самовар на стол. Когда всё было собрано, появился довольный Ильич. Подмигнув мне заговорщицки, он объявил, что через часа полтора поспеет баня, а пока ужинаем. Я старался есть мало, так как понимал, что баня будет не простая. Как-то попал я в такую баню, когда ещё мотался по деревням, пытаясь сделать свой мясной бизнес. Еле ноги оттуда унёс. А если судить по бутылке, выставленной Ильичём на подоконник, видно сейчас баня такой и будет.

Баня была через двор. Выйдя в прохладный вечер, я, прижимая к себе смену белья, выданного мне Натальей — подштанники, известный у служивших в армии как «кальчики», рубашка, двинулся к бане, светившей мне прямоугольником света открытой двери.

— Сейчас хорошо. — Ильич шёл позади, шлёпая калошами. — Комаров нету. А то налетят, чертяки, всё испортят.

— Иль! — Наталья выскочила на крыльцо. — Я Иринку позову?

— Да, зови! — Он усмехнулся. Во, как! Новое имя Иля! — Скучно не будет! Ты как? Париться любишь?

— Люблю. Но не до потери пульса. — Выданное бельё старалось выскользнуть. — В городе немного по-другому.

— Ну, ты так говори, если что. — Он зашёл в предбанник, закрыл дверь. Дух жара, пропитанный какими-то травами ударил по моим ноздрям, вызывая дрожь. Ух! Как там, внутри, наверно, хорошо! — Не стесняйся. У нас тут просто.

— Хорошо. — Предбанник один. Женщины тоже тут будут раздеваться? Я потоптался на месте, соображая как сложить бельё.

— Не робей, а девки дома разденутся! — Он сбросил белую одежду, оголив свои крепкие ноги, не менее крепкие руки, развитую мускулатуру тела. Вот, тебе и сельский житель!? С него рисовать греческих богов! — Иринка — подружка Наткина. Та ко мне перебралась после смерти жены, а та за ней к нам. Потом с Вовичем слюбилась. Только жить на острове боится. Может с тобой поедет?

— Это как? — Выгляжу я, конечно, по сравнению с ним бледно. А Салтычиха видать простить ему это не может. Молодая жена у взрослого мужчины — настоящий и стойкий раздражитель у всех кумушек, не взирая где это — в городе или деревне.

— Как, как. — Он натянул какую-то лепёшку на голову. — Дать на голову?

— Давай. — А чего стесняться или там нос воротить? Сам решил пожить тут, так и давай! Живи. — Так чего она?

— Боится она там одна. Как её напугали тогда эти... — Он осёкся, покосился на меня.

— Те, что на метеостанции погорели? — Спросил я спокойно, примеряя шапку, собранную из лоскутков самокатанной овечьей шерсти.

— Ну, да. — Ильич взял веник в руки. — А откуда узнал?

— Так, Владимир рассказал всё. — Парная ударила своей жарой, потянула вниз.

— А мы сейчас убавим! — Ильич выгнал меня, завозился. Предбанник наполнился духом парной — сухим запахом дерева, разгорячённых камней, веника, запаривающегося в воде.

— После первой чуть дадим отдохнуть. — Ильич нырнул к груде камней. — Готов?

Они пришли внезапно. Мы не успели отойти от первого пара, как дверь распахнулась, впустив прозрачные клубы холодного воздуха, а вместе с ними и двух девушек в тулупах. Я подобрался, закручивая себя простынёй. И не потому, что было холодно от влетевшего воздуха, а потому, что понял одну вещь. На них, кроме этих запахнутых тулупов, калош, ничего не было. Они, пошутив что-то по поводу пара, простыней и чего мы тут не видали, как ни в чем, ни бывало, прошли к столу, поставили чашки, миски, расставили стаканы. Я невольно сглотнул. От такой близости мой внутренний мир подобрался, оживился, показывая намерение к знакомству. Но они нырнули в парную, оставив нам тулупы. Раз, тулупы у нас в руках, они в парной, и ничего не было видно. Выскочили они оттуда минут через пять — восемь, раскрасневшиеся и уже завернутые в простыни. Сев напротив нас, уже принявших по чуть-чуть, они также выпили по рюмочке, закусили, а потом приступили к опросу меня. Отвечать я старался честно — так как две девушки очень молодо выглядевших даже с близкого расстояния и без косметики — были лучше всякого детектора лжи. Я так понимал ситуацию.

Баня удивительным образом прошла без всякого такого. Девушки парились, мы парились, потом парились Наталья и Ильич, а мы с Ириной сидели и болтали обо всём. Наталья, узнав о смерти жены у Ильича, которого на самом деле зовут Владимир Ильич, приняла не простое решение для деревни — приехать сюда, чтобы жить с ним. Причина такого решения была совсем махровая — юношеская любовь. Влюбилась в него в классе пятом, когда тот приходил к ним в школу рассказывать о работе в колхозе. Ирина же поехала следом, скрываясь от преследования своего жениха, за которого выходить не хотела, а родители настаивали. Тут и встретилась с Вовичем, который, на самом деле, Владимир Вениаминович. И хочется ей вместе жить, а боится тех, что в гнилом месте обитают. Раз они напугали её ползающую по лесу с лукошком. Еле успокоили. Она теперь боится, а тот с острова ни ногой. Вернее, не хочет оставлять остров и церковь на ней без присмотра. Вот такая вот любовь.

Возвращались мы расслабленные, довольные уже в глубокой ночи. Я как упал на постеленные простыни, так и заснул в чём был — в комплекте нательного хлопкового белья с чёрной звездой и цифрами войсковой части у которой этот комплект был в своё время куплен вместе с ещё ста девяносто девятью комплектами за банку самогона в три литра.

***

Проснулся я от стона. Сдержанного стона из-за стены. Руки невольно скользнули к глазам, протереть их, навести резкость на окружающий мир. Повторный стон затормозил мои руки. За стенкой занимались любовью Наталья и Ильич. Делали они открыто,...