My Colorful Summer

Я боялась, что он не поймет, для чего я пришла, но он хитро улыбнулся мне и сразу сделал жест — раздевайся, мол. Я разделась до белья... это было в гараже, вокруг было много людей, человек 7—8, некоторые специально пришли, чтобы поглазеть на этот ритуал. Морис поднял брови и сказал что-то вроде «давай-давай»...

Конечно, я могла написать ему на бумажке, что не хочу снимать все. Но я сняла. Я стянула лифчик и трусики под взглядами пяти мужчин и нескольких девушек. Надо признать, это взгляды совсем не были сальными, скорей наоборот — ободряющими: люди видели, что мне не по себе. Кто-то говорил: не стесняйся, мол, это же искусство...

Я плохо помню всю сцену в деталях. Морис надел перчатки, шлем, подошел ко мне со шлангом, протянул вату и велел заткнуть нос. Я думала, что задохнусь, но оказалось, что сквозь нее можно дышать. Потом он нагнулся и начал красить мне ноги. Краска брызгала на меня из аэрографа, и я почти не ощущала ее, только видела, что моя кожа, как в сказке, делается насыщенно-синей, как морская пучина. Я задрала по его требованию одну ногу, потом другую, растопырила пальцы, и он покрасил мне ступни. Он подбирался все выше, выше, и я не знала, куда девать взгляд и всю себя, думала, что сейчас провалюсь или растаю, превращусь в такие же невидимые капельки, как те, которые брызгают на меня из аэрографа...

Когда Морис дошел до интимного уголка, он велел мне раздвинуть ноги, еще и растянул пальцами половые губы, чтобы краска попала внутрь. Наверно, это было вредно, но я ни о чем таком не думала (и никаких последствий потом не ощутила). Думала только «Господи, помоги мне это вытерпеть». Я стояла с распахнутой вагиной, и люди смотрели, как он там красит, и видели все во всех деталях... Попу он точно так же мне растянул и покрасил всю промежность и анус. sexytal.com Вообще он старался покрыть краской все тело до последнего уголка. Уже после всего он взял банку с другой, жидкой краской, и кисточкой покрасил мне изнутри уши и ноздри.

Краска совсем не ощущалась на теле, только холодила немножко. Волосы он покрасил другой краской, из баллончика, и объяснил, что от автомобильной они слипнутся навсегда.

Потом подвел меня к зеркалу...

Мои эмоции, боюсь, не в силах описать ни один писатель. Уже в процессе мое сердце сладко замирало от того, что я видела на себе, но когда передо мной открылась цельная картина... Я превратилась в русалку или в морскую фею. Мое тело было покрыто синими, фиолетовыми и лиловыми тонами — от нежно-голубого на лице до густо-синего на ногах. Эти цвета были такими яркими и красивыми, что хотелось кричать от восторга. Краска была с металлическим блеском, будто на мне осели брызги или звездная пыль. Волосы Морис покрасил мне двумя цветами: аквамарином и розовым, который проглядывал сквозь сине-зеленые пряди. Поверх покрашенного он нарисовал мне на теле несколько волн, чаек и сверкающие серебристо-белые звезды. Ну, и изюминкой была грудь. Он подчеркнул ее — оттенил темно-синим снизу и нежно-голубым сверху, а соски выделил, нарисовав на них лучистые звезды. Лицо он покрасил мне голубым, белым и сиреневым, сделав вокруг глаз «макияж» с густыми тенями и стрелками.

Я не сдержалась и заплакала. Впервые в жизни я видела себя такой прекрасной. Они что-то говорили мне, и Морис, и другие люди, а мне смертельно хотелось отблагодарить его, только я не знала, как, а обнимать и целовать его стеснялась, и поэтому просто рыдала и смотрела на сказочную морскую фею, в которую превратил меня волшебник Морис.

Так начался самый удивительный месяц моей жизни. Его описать трудней всего. Во-первых, прошло много лет, и то время превратилось у меня в воображении в сказку, к тому же я потом много фантазировала, и фантазии так сплелись в моей памяти с реальностью, что теперь трудно отделить одно от другого. Во-вторых, я вряд ли смогу подобрать слова, которые выразили бы то, что переполняло меня весь этот месяц. Но я попробую.

После того, как Морис раскрасил меня, я целый месяц прожила полностью обнаженной. Я ни разу не надела даже трусов, пока краска не стала сходить с моей кожи.

Вначале было трудней всего. Я чуть не умерла, пока шла от Мориса домой, сжимая под локтем узелок своих тряпок. Тогда я узнала это особое чувство собственной наготы, «голости». Оно может быть таким острым, что спирает дыхание и отнимает вес. Обнаженная кожа в тех местах, которые всегда были прикрыты тканью, прямо-таки горит, или наоборот — не горит, а леденеет... Не знаю, как описать.

Короче говоря, я впервые шла тогда по улице полностью обнаженной. Как назло, на улицах было довольно много людей. Не знаю, как я не упала в обморок, когда встретила первых прохожих. Несколько раз я замирала, сворачивала, обходила по соседней улице, пока не умудрилась заблудиться (в крошечной деревушке-то). Тогда я уже плюнула и шагала прямо навстречу людям, стараясь не смотреть на них. Самое интересное, что ничего не происходило. Никто ничего не говорил, не показывал на меня пальцем, хоть я и была первой относительно взрослой девушкой, которая решилась оголиться на этих улицах. Когда я решилась поднять взгляд — я увидела, что мне улыбаются, что я нравлюсь прохожим, что на меня засматриваются, но не с осуждением, а с восхищением...

Наверно, я схематизирую, и все было не совсем так. Но неважно, где и когда я ощутила, что я прекрасна, что мной любуются, восхищаются, смотрят мне вслед... Важно то, что эта удивительная эйфория не покидала меня весь месяц. Я действительно превратилась в сказочную фею, и снаружи и внутри.

Если попробовать описать это чувство — оно очень похоже на стыд, острый стыд, но только со знаком плюс, а не минус. Тело так же горит, все интимные места так же кричат, как от стыда, но только хочется не убежать, не спрятаться, а наоборот — выпятить их, красоваться, выставиться напоказ. Чужие взгляды не убивают тебя, а наоборот — наполняют энергией, подбавляют огня, и обнаженное тело горит еще сильней и слаще...

Я все это описываю так, будто я непрерывно красовалась тогда в голом виде перед зрителями. На самом деле нет, я просто жила, как жила — ходила на море, в магазин, гуляла с родителями вдоль обрыва, лазала по скалам, иногда купалась (все лето море было холодным, 17 градусов). Еще много играла с разными детьми, проводила с ними почти все свободное время. С ровесниками не общалась вообще, хоть в деревушке были и бары, и дискотека. Регулярно встречала взрослых парней, но они ни разу ко мне не лезли. Думаю, мне с моим ростом и фигурой давали года на 3—4 меньше, чем мне было. В общем, жила обычной курортной жизнью, но с двумя нюансами: 1) я всегда была полностью обнажена, 2) я была сказочной феей. Мое тело было не совсем мое. Это тоже особое, острое и сладкое чувство — смотреть на себя, на свои руки-ноги, живот, грудь, и видеть, что вся ты сказочных морских цветов с металлическим отливом...

Единственное, что осталось на моем теле без краски — это губы. Их я подкрашивала каждый день синей помадой, купленной специально для этого. С волос краска тоже быстро смылась, за пару дней, и я снова ходила к Морису, он опять красил мне волосы, краска опять смылась... И тогда я купила стойкую краску для волос, голубую и розовую, и мама лично покрасила меня.

Честно говоря, было жутко. Это была какая-то точка невозврата. Сейчас на крашеные волосы смотрят гораздо проще, но для советской детдомовки это было... не знаю, наверно, таким же шагом, как раздеться на людях. Когда мы это сделали, я сказала себе: «Ну все. Вот теперь уже точно все». В этом было что-то магическое — распрощаться со своими природными цветами, причем целиком, с ног до кончиков волос. Я, кстати, то ли боялась, то ли мечтала, что краска с тела не смоется никогда, и я навсегда останусь Феей.

Но она все-таки смылась. Правда, первые 2—3 недели она не смывалась вообще. Потом стала бледнеть, хоть я и продолжала ходить голой. Потом ...  Читать дальше →