Печать её Хозяина

последние штрихи, самые интересные.

И на этой много-обещающей фразе Майк осторожно подлезает под неё снизу, лицом вверх, и выкалывает что-то в районе лобка. Бедная Дженни отчаянно течёт от желания, отдаваясь рукам художника и его власти. Но кончать девушке пока запрещено. Равно как и ухватить ртом огромный, твёрдый и набухший хер Мастера. Тот уже давно вырвался из плена узких трусов и теперь горделиво вздыблен к небесам. И ей остаётся только любоваться этим зрелищем — вслепую, на запах и внутренним зрением, которое порой оказывается в тысячу раз более зорким, чем внешняя видимость. Любоваться сквозь повязку на глазах и сквозь боль уколов, помноженную на нестерпимое желание. Как говорится, близок хуй, да не укусишь.

Наконец, я с облегчением вздыхаю, после чего осторожно выбираюсь из-под своей модели, которая всё ещё покорно стоит в «собачьей» позе поперёк кровати: такая вот сучка в течке, с белыми лапками. Нет, узор сам по себе неплох и вчерне готов. Но вот именно что начерно, чёрной муаровой сеткой по белым ягодицам.

— Цвета, цвета здесь не хватает! К тому же узор закрепить надо, чтобы не сполз ненароком.

Но на этот случай у вашего художника припасён подходящий ремешок: прекрасной телячьей кожи, благородного коньячного цвета, слегка рифлёный... эротические рассказы Дженни его прекрасно знает и помнит: сама подарила Хозяину на прошлый Новый Год, а потом неоднократно наслаждалась его донельзя нежными, но одновременно жесткими и мучительными укусами по грудям, бёдрам или пяткам. Но сегодня мы будем насыщать чёрную сетку цветом, плавно переходящим из невинного розовато-белого поначалу в стыдливый алый, подрумяненный пробуждающимся желанием...

— Вжик! Багровая кожа ремня трогает две аппетитные округлости, вписанные между цепочкой амулета и кружевным резинками чулок. Поначало осторожно, едва ли не лаская, но постепенно всё сильнее и жёстче с каждой новой парой ударов.

— Раз! С захлёстом слева направо, — и два! Теперь уже в другую сторону, справа налево.

Моя Дженни потихонечку начинает повизгивать от удовольствия, а фон ёё кожи под усиливающимися ударами ремешка приобретает цвет и насыщенность: цвета лососины, потом коралловый, клубничный — по всей гамме красного. Ярче, насыщенней, больнее...

— Мой господин, умоляю, ещё-о-о!

Но вот, наконец, когда мы достигаем желанного градуса багровости, благородного оттенка выдержанного коньяка, равного по колориту самому ремню... Тут ты и уходишь в вожделенный сабспейс, где сон неотличим от яви, пространство и время размыты, неощутимы, и есть только вечное наслаждение. Дженни мотает головой из стороны в сторону, издаёт невнятные стоны, а щёчки на лице уже сравнялись по цвету с теми, нижними, на которых чёрным по багровому красуется свеже-вытканный узор.

— Сколько раз в жизни краснеет женщина, помните? Ровно пять: первый раз — когда в первый раз, а второй — когда во время брачной ночи муж понимает, что это у тебя не первый раз. Потом будет третий раз — когда в первый раз не с мужем. Четвёртый, когда женщина в первый раз берёт за это деньги... Ну а пятый раз — это когда она в первый раз сама платит за это деньги. Сосчитали?

Зато мужчина, согласно той же мудрости армянского радио, краснеет лишь два раза в жизни: первый раз, когда не может во второй раз, а второй раз — когда не может в первый раз!

Но к Майку это не относится, не надейтесь. На то я и Мастер, на то и Художник, чтобы иметь свою модель не то что один, а хотя бы и двадцать один раз подряд. И на этой позитивной ноте со всего маху засаживаю тебе в гостеприимно распахнутую и трепещущую в ожидании палитру свою разбухшую, сочащуюся красками кисть.

— Да нет, девушка, не кисть руки, это вам со страху показалось! В смысле, художественный образ такой. До фистинга, дорогая, мы с тобой доберёмся в другой раз, а пока что старый добрый хуй, банальный анальный. — И резкими размеренными толчками впечатываю в тебя своё вожделение. Удар за ударом: глубже, сильнее, резче!.

А Дженни, изнемождённая долгим творческим процессом, способна сейчас думать лишь об одном:

— О мой Господин, мой Мастер, умоляю — разреши мне кончить! Меня всю трясёт, разве ты не видишь? Мучительно больно от неудовлетворённой клокочущей страсти. Вся трепещу от желания...

— Но нет, дорогая, чуть позже. Всего чуть-чуть, но пока что терпи, терпи изо всех сил — ведь клейму твоего Хозяина остался до завершения всего лишь один последний штрих. Полюбуйся новообретённой красотой, оцени талант и вдохновение Мастера, впечатанные чёрной сеткой на твоей багровеющей жопе! И уже тогда...

Решительным движением срываю с глаз Дженни повязку.

— Увидь мою работу в зеркалах, и тогда разрешаю кончить. Даже не то что разрешаю — приказываю!

Всплеск. Вспышка. Потом другая, третья — в такт ритмическим вторжениям властительного хуя в глубины истерзанной, но ненасытной жопы. Резкий свет стихает, и перед глазами моей девочки возникает восхитительный узор. Давно уже предугаданный, но тем не менее такой чувственный, что не возможно не кончить от любви к самой себе, на зависть мифическому Нарциссу:

— Ну конечно же, это чёрная бабочка! Штриховой... нет, штрихуёвой сеткой цвета аспидной тропической ночи на тёмно-красном фоне твоих многострадальных ягодиц. Она дышет и трепещет крыльями, повинуясь ритму морского прибоя... или бою ебущего тебя в жопу хозяйского хуя. Что, по сути, одно и тоже, не так ли? А неугомонная бабочка нежно скользит по исколотой коже своими крылами, да и не только: склонилась головкой к розеточке ануса, хоботок жадно вылизывает соки желания везде, где только найдёт, а похотливые усики тянутся вниз вдоль набухших губок и теребят сияющую от возбуждения жемчужину клитора.

— О боже, хозяин мой, да! Да-а-а-а, — и Дженни вздрагивает от острого выплеска, на неуловимой, едва различимой грани между наслаждением и болью. Взрывается, буйствует, фонтанирует снова и снова... Пока не падает наконец плашмя — распахнутая настежь, распластанная, одуревшая от формалина ночная бабочка под иглой коллекционера-извращенца.

Ну что же, теперь подошла и моя очередь. Три удара до завершающего выплеска, два, один, в последний миг неимоверным усилием выдираюсь наружу сквозь упорно цепляющее мой огненный шар тугое колечко, и...

Обильной белой пеной по багрово-чёрному кружеву, под цвет твоих чулок и перчаток. Вот теперь мой узор завершён и отлакирован: не снять, не смыть и не смять, твою мать! И на Дженни, служанке и рабыне, навсегда запечетлена теперь

— Печать её Хозяина.