Мамины сапоги

белой толстой жопе, неспеша подошел к столу, вылил в стакан водку, что оставалась в бутылке, и залпом выпил ее. Я, не отводя взор от матери, отодвинулся от двери, чтобы не попасться в поле его зрения. Мама что-то делала пальцами у себя промеж ног. Я видел кончики ее накрашенных красных ногтей, быстро мелькавших в черных порослях пизды. Посмотрев на отражение в зеркале над ее головой, я понял, что она смотрит на меня. Вдруг она перестала мельтешить там ладошками. Ее тело стало подрагивать в судорогах. Ее ноги в сапогах подогнулись, и она, зажав обе ладони между своих ног, сползла на пол. Я заметил, что один чулок полностью отстегнулся от поддерживающих его резинок и гармошкой съехал по ноге до самого верха ботфорт. Не отводя от нее глаз, я, пятясь, отступил к лестнице на второй этаж и тихо поднялся наверх. Спустя некоторое время снизу донесся раскатистый храп отца. Потом хлопнула дверь. Я выглянул в окно и увидел силуэт матери, вышедшей на двор. Она не пошла в наш дощатый туалет типа «сортир», а присела пописать неподалеку от крыльца. В свете висевшего над входом фонаря я увидел, что она по-прежнему в своих сапогах и чулках. Только поверх ночнушки она накинула плащик. Перед тем, как присесть на корточки, она пристегнула сползший на левой ноге чулок к резинкам-"пажам». Панталоны на ней не было. Похоже, они остались лежать под столом в доме. Я услышал звук мощной мочевой струи, ударившей в землю. Мать не писала. Она ссала, мощно и сильно. Мамочка с трудом поднялась, держась руками за стенку. Достала из кармана плаща носовой платочек, подтерла им свою волосатую пизду. Запахнула на себе плащ. Поясок завязала только со второй попытки. «То ли от ебли устала, то ли от водки, а может, от всего вместе» — подумал я. Слегка покачиваясь, она сперва подтянула оба чулка по ногам, а затем подтянула высокие голенища ботфорт. «Она что, не собирается разуваться на ночь? « — удивился я.

В ту ночь маме действительно не пришлось разуваться.

В этот момент скрипнула калитка и на двор вошел Иван Васильевич. В руках он нес большую бутылку с мутным напитком.

— А я вот еще вам живительной водицы принес. Подумал, что надо за приезд выпить.

— Что-то ты поздно, Иван Васильевич. Мой уже напился и за приезд, и за отъезд. Сейчас храпит уже, наверное.

— Ну так я завтра зайду? — спросил Иван Васильевич, — Возьми бутылку-то.

— Взять-то я ее могу, да только мой может посреди ночи проснуться, найдет ее, да продолжит гулянку.

— Что-ж мне, назад ее нести? Не-е-е-т, так не пойдет. Пойдем в баньку, чтобы Анатолия не будить, выпьем с тобой по стопочке, да я пойду к себе. Ко мне в гости сын приехал. Помнишь Генку-то?

— Как же не помнить! Видный парень был. В отпуск приехал? Где он сейчас служит?

— Он у меня молодец! Теперь майор. Может, в Москву служить переведут.

— Он один приехал или с женой?

— Жену с работы не отпустили. Он со старшим сыном Петькой приехал. Меня проведать, да ему Москву показать. Парню скоро 16 лет, а в столице еще ни разу не был. Пойдем, познакомлю. По-английски поговоришь с ним. Ты же вроде английский в институте преподаешь?

— Да мне одеваться надо, я уже спать собиралась. Да и Алешку одного оставлять не хочу.

— Ну так если он не спит, бери его с собой. Анатолий пусть спит. Ничего с ним не случится.

— Ну уговорили. Только мы к вам ненадолго.

Я услышал, как мать вошла в дом и подошла к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Леш, Леша! Ты не спишь? — услышал я ее громкий шепот.

— Чего, мам? — ответил я нарочито заспанным голосом.

— Проводи меня к Ивану Васильевичу.

Дом Василича был напротив, дорогу перейти.

— Сейчас, оденусь только, — отозвался я, — А что папа?

— Папа уже спит. Не буди его! Пусть отдыхает.

Я спустился вниз. Мама успела натянуть на себя блузку и юбку, а заодно слегка пшикнула на себя французскими духами. Кажется, это была «Шанель». Никаких отечественных духов она не признавала.

Иван Васильевич дожидался нас на дворе. Он пошел впереди. Мама взяла меня под руку, и мы пошли следом за ним.

В избе Васильевича за столом в одной майке и тренировочных штанах сидел рослый мужик с брюшком и начинающейся лысиной. Я обратил внимание на его здоровенные ручищи, лежавшие на столе. Рядом с ним на стуле сидел тощий вертлявый пацан с жидкими волосами и прыщавым лицом. Я заметил, что перед ним на столе тоже стоял граненый стакан.

— Геннадий Иванович, мой сын, — представил мужика Васильевич, — А это Петр. А это мои соседи — Ирина Петровна из Москвы и ее сын Алеша. Прошу любить и жаловать.

— Ну полюбить мы всегда готовы, — схохмил мужик. По красной физиономии новоиспеченного товарища майора было видно, что он уже изрядно принял на грудь, — Садись, Ирина Петровна, с нами. Давай выпьем за знакомство.

— Гена, да мы вроде как знакомы. Я Ира, дочь тети Тамары, которая жила напротив. Я тебя еще молоденьким лейтенантиком помню. Мы на танцы в соседнее село ходили. Помнишь?

— Елки-палки! Ирка Хромова, ты, что ли? — вспомнил Геннадий, — Вот это встреча! Садись, садись, ну, как живешь? Ребенка вижу. Как муж?

— Мужа завтра увидишь, — ответила мама, — Да нормально, преподаю английский язык в институте. Вот сына воспитываю.

Беседа плавно перешла к общим воспоминаниям. Мужики периодически наполняли стаканы и опрокидывали их за здоровье то одного, то другого персонажа из прошлого. Мама иногда пропускала тосты, иногда пригубливала спиртное. Но полностью отказаться от выпивки не получалось. Геннадий регулярно подливал маме. Мне тоже налили самогон.

— Ему не надо! Он еще маленький! — возмутилась мама, — Ему всего четырнадцать лет!

— Ничего себе маленький? — засмеялся Геннадий, — Небось, уже на девок смотрит. А выпивку впервые пускай лучше за столом с родителями попробует, а не в подворотне с приятелями. Я вот своего Петьку уже начал приучать к гусарской жизни.

Я сидел рядом с мамой. Чувствовал запах ее духов и чего-то еще. Я догадался, что это запах материнской пизды. Дама я частенько украдкой нюхал мамины панталоны, которые она кидала в корзину с грязным бельем, и мне был знаком этот запах. Я заметил, что мама стала елозить попой по сиденью стула. Она ритмично сводила и разводила свои обтянутые капроном чулок круглые колени. Моя мамаша напилась, и теперь хотела ебаться.

Петька сидел напротив, и я заметил, как он пялится на мамину грудь, обтянутую белой блузкой. Я скосил глаза, и увидел, как мамина пышная грудь ходит вверх-вниз от ее прерывистого дыхания. Она расстегнула верхние пуговки на блузке. Стал виден кружевной верх ее лифчика.

— Что-то мне душно, — сказала она. Ее щеки раскраснелись то ли от выпитого, то ли от жары в натопленной избе.

— Пойдем на воздух, — предложил Геннадий, — Там полегчает.

— Мама, тебе помочь? — спросил я.

— Да я сам помогу. Мы скоро придем, — перехватил инициативу товарищ майор.

«Ну да, скоро! Как же. Если только скоро выебешь ее», — подумал я про себя.

Мама с трудом поднялась на ноги, выходя из-за стола. Я заметил мокрое пятно на юбке, туго обтягивавшей ее зад. Мама текла. Геннадий, пьяно покачиваясь, пошел следом за ней. Открывая маме дверь, чтобы выпустить ее из комнаты, он приобнял ее своей ручищей за талию. Он знал, что сейчас выебет ее. Треники Геннадия Ивановича оттопыривал нехилый стояк.

Мы остались с Петькой и Иван Васильевичем втроем за столом. Прошло несколько минут. Ни мама, ни Геннадий Иванович не возвращались.

— Красивая у тебя мать, — вдруг сказал Петька, — Сразу видно, что городская баба.

Слово «баба» применительно к моей маме слегка резануло мой слух.

— Она многим нравится. И она не баба, — заявил я.

— Да ты не обижайся. Раз ебаться любит, значит баба.

— А ты почем знаешь, что любит ебаться?

— Да тут вся комната ее пиздятиной провоняла. И на стуле последние полчаса елозила, как на хую. Пойдем, посмотрим, как ее мой батя приходует.

Мне было самому любопытно, что задержало маму с Геннадием. Я пошел следом за Петькой.

— Он, наверное, в сортир ее повел, — предположил Петька.

Мы вышли в сени. В дальнем углу была распахнута дверь туалета. Что это именно туалет, было понятно по запаху. Изнутри доносились женские стоны и ритмичные шлепки. Судя по звукам, Геннадий вовсю сношал мою пьяную мамашу.

Мы с Петкой тихонько подкрались поближе. В свете электрической лампочки, горевшей в сортире, я увидел волосатую жопу Геннадия, двигавшуюся взад-вперед, и подошвы маминых сапог, торчащие из двери туалета. Изнутри доносились мамины охи и ахи.

— ... блядь, блядь, блядь,... — вдруг я расслышал, как матерится моя культурная мама. Если бы ее ученики услышали, как она матерится во время ебли, — Еби меня! Сильнее, сильнее! А-а-а... хорошо то как... — пьяно стонала моя мамаша.

— Смотри, батя твою мамку раком прямо на «очке» пялит.

— А чего они изнутри не закрылись? — удивился я.

— Так там места мало. Сортир на двоих не рассчитан. Твоя, наверное, поссать хотела. А он ее задом к себе развернул, коленками на доски сральника поставил, и пялит раком.

Я смотрел, как чужой мужик ебет мою родную мать в вонючем деревенском сортире. «А ведь он ее, наверное, без гондона ебет. И кончит прямо в нее», — вдруг подумал я.