Туман

а с надеждой жить все вернее, все радостнее! Погрузился я в дела рутинные, нехитрые, да предавался воспоминаниям радостным. А под вечер и то решил баньку растопить. Уже смеркалось, как баня была натоплена да вода натаскана, да и веник дубовый запарен.

Я в избу выскочил за полотенцем, да кувшином кваса холодного, глядь, а по земле туман стелется. Мне это приятным знаком показалось, забилось сердечко от ожидания. Взял я два полотенца, да и не ошибся. Вернулся в баньку, а незнакомка моя тут как тут, словно и не исчезала в ночь. Одежу скинула, сидит на полке, меня поджидает. Увидала, застыдилася, глазки опустила, щёчки румянцем окрасились, но срам не прикрыла, косит взглядом на меня, молчит. Косу русую распустила, локоны густые да пушистые по плечам расстилаются, округлости прикрывают едва. Не сдержался я, к ей кинулся, чуть за порог не спотыкнулся, да лохань с веником едва не опрокинул. Обнял ненаглядную. Прижался. Живот, да ноги, да место срамное, волоски рыжеватые на лобке, поцелуями принялся покрывать. Да шрам алеющий целỳю, а она при каждом поцелуе вздрагивает.

До грудок дотянулся, сдвинул локоны прочь, обнажил трепетное да желанное. Лизнул по бугорку-то, ягодку сосочка в рот взял, пососал, язычком потеребил да и выпустил. Затвердел сосок, побагровел, напрягся. Я со вторым так же. А чую уже и сам взорваться готов. Член дубиной крепкой налился, в лавку упирается. С меня пот в три ручья, я ж как был в одеже, так и ринулся деву мою ненаглядную миловáть. Нехотя я от девы отстранился да объятия разомкнул. Рубаху мокрую через голову стянул, да и штаны, прям вместе с трусами. Швырнул кучу тряпья в предбанник и замер в нерешительности. Дева моя освоилась, осмелела, плечики расправила, да назад откинулась, спиною о бревенчатую стену оперлась, грудки выпятив, крохотными капельками пота покрытые, словно капелью весенней. Призывно так глядит, взглядом да гласом внутренним зовет, манит. Тут мысль меня шальная да дерзкая посетила. Из бывшей жизни припомнилось, я срамным таким способом ох какое девушкам удовольствие оказывал, уж они и визжали и охали и чуть чувств не лишались.

Приблизился я к деве, а она на верхней лавке уселась, колени ее сомкнутые аккурат мне в грудь и уперлись. Положил я поверх ладони да легонько в стороны надавил, чтоб поняла, что затеял. Миг посомневалась, в лицо глянула, да и смягчилась, поддалась, хоть и не сразу, медленно так, словно валун тяжелый от входа в пещеру отодвигал. Раскрылась, бутон лепестками трепещет, капельками росы покрыт, волоски рыженькие вокруг кучерявятся, да скорее красоты добавляют, нежели неприязни. Знаю, застыдилась, щечками снова зарделась, да глаза от стыда прячет, ручками в лавку вцепилась, аж костяшки на пальцах то побелели. Но ножки не сводит, допустила меня, вдоволь налюбоваться позволяет. Склонился я, с пупочка начал поцелуями неторопящими все ниже опускаться. Кожа ее разгоряченная да влажная, едва-едва пóтом солоноватая, а все больше травами да цветами лесными пахучая. Коснулся губами я холмика поросшего, и минуя его, припал ртом к тому самому источнику, что всем нам жизнь дает. Сладки лепестки ее были, приятны на вкус и на прикосновение. Я язычком ту самую тугую горошинку нащупал да и принялся обхаживать да обласкивать. То быстро-быстро, да и вдруг медленно, на месте почти, а то вдруг движения широкими да размашистыми и вновь быстро-быстро.

Затрепетала моя касатка, голову откинула, глазки прикрыла, про стыд и думать забыла, блаженствует, уж я в том деле мастер, молвил уже о том. Быстро дрогнула, почуял, прям, как изнутри пульсация волнами накатывает. Разомлела милая, погрузилась в пучину радости, в омут блаженства, да и от жару банного размякла. Я на руки аккуратно взял, как пушинка легка, да и вынес в предбанник. На лавку уложил, под голову полотенца сподобив. Сам рядышком, прямо на пол сел, к стене облокотившись, вроде и отдышаться надо, а с ненаглядной глаз не отвожу. Уж до чего приглянулась она мне, каждую родинку, да каждый волосок целовать бы готов. Затрепетали ресницы, пришла в себя, вернулась из блаженного мира, меня завидев, встрепенулась, на лавке села, да полотенцем стыдливые места прикрыла. Забавная, словно я только что поцелуями ее не ласкал, да языком в самом таинственном месте не вылизывал. Предложил ей квасу холодного. С жадностью выпила, да и сам я с удовольствием к банке припал, пока жажду не утолил.

Вдоволь напарилися мы в баньке, да и в дом пошли вместе. Накормил я гостью мою нехитрым ужином, да душистым чаем с брусникой и шиповником. А потом подхватил малỳю на руки, да и отнес прямо на ложе. Обвила ручками за шею, да крепким поцелуем поцеловала. Страстная ночь у нас была. Я в паузах, когда от страсти отдыхали да новых сил набирались, горячился, о любви говорил, шептал, что не отпущу больше никуда, да разве ж удержишь ее, деву лесную, лесные люди народ своенравный, да свободолюбивый. Ушла. Не как в прошлый раз, ранним утром завтрак приготовила, моего пробуждения дождалась, поцеловала в губы, да и ушла. Я следом из избы вышел, а там туман, что твой дым столбом, ни зги не видно. Сделал два шага, да и назад повернул.

Знал я, что вернется еще дева моя. Ей-ей вернется!

А она и вернулась!

Но коли интересно будет, дак про то в другой раз рассказу. А то, вон за окошком туман густеет. Видать, ненаглядная моя идет!