Туман

Прошло, почитай уж года три, как ушел я от мирской суеты и поселился жить в тайге.

Оброс хозяйством, жил охотой да огородом, в маетные времена книжки читал, или писал свою рукопись. А как же иначе, иначе то никак. Одиночество съест. А тут вот вроде в чужую жизнь погружаешься и живешь, или свою-какую выдумываешь, да и пишешь о ней.

Я конечно же не полный затворник, раз в месяца два выбираюсь в люди.

Ну, в люди, то громко сказано: до ближайшего села Белая Церковь, что ютится на самом берегу Белоречки. Там у меня друг не друг, но товарищ можно сказать есть. Илья Лихой, так его и зовут. Он там и лесник, и участковый, а ежели шпана какая уголовная объявится, так и за прокурора может. Тайга дело темное, люди порой теряются, да так и не находятся.

Я к ему, в основном, за продуктами всякими езжу, соль, сахар, приправы какие, мука, да еще патроны. Без карабина-то в тайге никак нельзя, вот Илья меня и снабжает чем. А я ему, когда деньгами, мне то они ни к чему, так я ему отдаю, из тех, что мне по военной пенсии приходят, ну а кроме этого, мясо вяленое ему привожу, ягоды, травы. В прошлом году вот пасеку развел так теперь еще и медом да медовухой снабжаю. На поездку к нему, аккурат весь день и уходит, а путь мой таков. От Серебряного Урочища — это почитай дом мой теперь, так я до заброшенной лесобазы пешком по тайге верст 20 прохожу. К обеду укладываюсь, а ежели зимой, то на лыжах быстрее получается. Ну а на лесобазе передышку делаю, чай в котелке грею, сухарями, да вяленой олениной перекусываю. А там уже и транспорт лихой есть, трелёвочник тт4. Его в свое время вместе с лесобазой бросили, стоял гнил транспорт, пока мы с Ильей не подшаманили, теперь как часы работает! От лесобазы уже просека идет, вот по ней я почитай еще верст 35 до самой опушки у села и доезжаю.

Ну а село, что село, теперь название одно! Так, четыре дома, три калеки. Раньше-то село большое было, дворов на 40 и церковь была и магазин, и клуб даже! Но клуб развалился, продмаг закрыли, что теперь Илье приходится на своем УАЗике в райцентр за 40 верст гонять. Ну а церковь, она стоит, что ей будет, на века строена из камня белого. Большевики не добрались до нее, уж больно далеко ехать было. Долгое время пустовала, пока в селе отец Феофан не появился. Не то в ссылку отправили, не то, как я подальше от больших городов бежал. Сам-то я не верующий, но каждый приезд в церковь захожу, свечу за упокой поставить за отца с мамкой, да за друзей боевых.

Ну а как выхожу из церкви, тут уже Илья дожидается, сидит на приступочке, самокрутку смолит.

Ну мы обнимемся, по спине друг друга похлопаем и к ему домой. Вначале рюмку с дороги, это как традиция. Затем брусничной полстакана — это так за здоровье, ну и горькой конечно, за друзей боевых, тех, кого нет больше с нами.

Илья мужик суровый, срочную на флоте служил, а потом в спецназ пошел. Мы с ним одну войну прошли, правда в разные годы да в разных званиях, но поговорить нам завсегда есть о чем.

К четвертой Илья уже горячее из печи достает. Бабы нет у него, сам все делает, но готовит вкусно, зар-раза! Говорит даже на флоте предлагали на сверхсрочную коком остаться, но он отказался, в спецназ ушел.

Ну дак вот, под четвертую мы уже и разговоры говорить начинаем. Илья последние новости неспешно расскажет, самокруткой смоля, я в это время на его еду налегаю, соленья, морсы разные, ну и сало разных видов, без этого никак. Но новостей-то разных и не бывает, все в этом мире одно и то же, беспросветно и непроглядно, как и всегда. Поэтому мы помаленьку на бытовые темы переходим, как урожай нынче, как рыбалка на Белоречке, кто новый в селе появился. Потом на книги перейдем. Илья, он тоже до книг сам не свой, огроменная библиотека у него, бóльшую часть из разваленного клуба перетаскал, когда его прикрыли. Вот и обмениваемся, кто что прочитал, какие мысли, какие мнения. Ну а когда от выпитого соловеть начинаем, то уже разговоры за службу идут. Ну и про баб конечно, без них-то как же. Илья, тот уж больно до женщин охоч. Мы с ним раньше даже в райцентр гоняли, такие у него там доярки были, пышногрудые да белокожие, кровь с молоком! Но ферму потом выкупили, доярок сократили, заместо них китайцев да узбеков понагнали, и где они теперь, барышни те... невесть где.

Я Илье как-то наброски рукописи показал, он очень живо заинтересовался, просил еще привезти, как напишу, ну а когда кому-то интересно, то и пишется как по маслу, и у меня вроде как стимул к написательству появился!

Сидим мы с ним до полуночи, пьем да говорим, а когда говорить уж не о чем, дак молчим, каждый о своем, да на луну глядим или на звезды.

Ну а потом спать идем, у Ильи для такого случая раскладушка есть. Постелет мне, но плохо мне в селе спится, ворочаюсь, лишь под утро забудусь сном чутким, да там уже и петухи поют.

Я пока на речке водой ледяной обмоюсь, Илья от бабки Мани молочка парного принесет. Выпьем мы по кружке, снабдит он меня всем, за чем я приезжал, вдобавок мешок книг мне соберет и отправляюсь я в обратный путь, на месяц, а то и два. Илья мужик щедрый, всегда и рыбы вяленой даст, и первака своего фирменного, и брусничной трехлитровую банку, это для здоровья значит, да и так, всяких мелочей полезных, то календарь, то соляры канистру лишнюю, а то и леденцов килограмм. Вроде я и не сладкоед, а вот в тайге-то леденец порой и в охотку, и детство вспоминается, и как батька с собой на рыбалку брал и как с матушкой в кино ходили.

Так вот едешь в тракторе, на ухабах покачиваешься, за спиной тайга селó, словно черной шторой скрыла, и погружаешься в свои мысли таежные. Солнышко сквозь кроны с трудом пробивается, скользнет по глазам разок, а и то радость. Обратный путь, он как-то быстрей пробегает, все-же домой еду. На лесобазу в обед приезжаю, там у меня целый схрон, а то ведь все, что Илья надавал на горбу то за раз и за два не утащишь. Сложу в рюкзак, что на первое время самое необходимое, остальное припрячу надежно, перекушу немного, трактор под навес загоню, да ветками прикрою, от всякого взора лишнего, а то его оранжевый окрас-то далеко видать. Все дела на промежуточной стоянке переделаю, да и в путь, по тропе таежной.

Ну а дома похлебку сварю, похлебаю, с казенным хлебом вприкус и на боковую, отсыпаться. Дома то он и сон роднее и постель мягче.

А на заре как пробужусь, там и жить по-новой начинаю. Зарядку сделаю и за дела рутинные. В обед за рукопись сяду, к вечеру баньку крохотную протоплю, воды с озерца натаскаю, смою спарю с себя все городское, все цивилизованное, вот теперь я снова лесной человек!

Вот так и жил-поживал, почитай, четвертый год как пошел, пока не случилась в моей жизни затворной интересная перемена!

Та весна уж больно-то спозаранку наступила. К апрелю уж и снег сошел, и подснежники проклюнулись, а в конце месяца и вовсе по-майски жарко стало. Порой, бывало, с Белоречки туман застилал, влажный такой, густой, осязаемый. Вот в таком тумане и явилась ко мне однажды лесная дева.

Я-то на завалинке сидел, да рыбацкую сеть починял, когда как из тумана и появился ее силуэт. Пес верный, сторож мой, Амур даже и ухом не повел, что на него и не похоже было. А она и не напугалась жилища моего и вида бородатого, шагала себе, словно и дорогу знала и к другу близкому в гости шла.

Людей у меня окромя Ильи-то и не бывало вовсе, кто ж в такую таежную глушь забредет, а уж женщин дивных так я и вовсе давно не видел. А посему визит сей меня взволновал и смутил. Как был, встал я, встречая незнакомку, что сеть, да нити клубок, да челнок, с колен моих так и свалились под ноги. Я же этого не заметил, во все очи на невиданную красу глядел.

— Здравствуй, дева! — спохватился я, да было руку к косматой голове поднес, но припомнил на полпути, что шапки на мне нет и снять то нечего.

Она же встала, молчалива, улыбается только, да на меня глядит. А я на ее.

Ветерок небольшой пряди волос ее медовых шевелит, да одежды странные.

Она вроде и молчит и ...