Летняя практика

Страница: 1 из 7

Мне, выпускнику педагогического института, факультета иностранных языков будущее рисовалось не самыми яркими красками. Помотавшись с полгода в средней школе и поменяв несколько бесперспективных работ, я понял, что начинаю постепенно опускаться в какую то яму, из которой мне потом не выбраться. А жить хотелось так, как другие порядочные люди живут, чтобы обстановка и костюм были приличные, пища вкусная и питательная, — словом, чтобы все как следует. Грязь и бедность, постоянные мысли о том, как бы прожить месяц, — все это просто терзало меня. А жили мы в ту пору с мамой и сестрой в маленьком городке совсем бедно. Будущности никакой. Так себе, живи впроголодь, носи старые шмотки и думай, как бы не износить ботинки раньше времени. Протекции у нас не было никакой, родственники всё жалкие, необразованные люди, знакомства мизерные... Подобная будущность пугала меня... За что пресмыкаться, глядя, как другие люди живут, как следует жить... Зачем же мне дали образование в институте? Лучше было бы и вовсе не учить меня. А ведь учился я на совесть, для знаний, а не для диплома. Гибнуть я не хотел...

Отец (царство ему небесное) умер, нисколько не позаботившись о нас. Умер он, как и жил, в бедности (чтобы похоронить его сколько нибудь прилично, пришлось занять у людей), хотя по должности, какую он занимал, мог бы, как другие, обеспечить свое семейство.

Боже сохрани меня осуждать родителей, но я рассуждаю так: если человек обзаводится семьей, то его священный долг позаботиться о ней, чтобы не поставить кровных своих в безвыходное положение. И без того нищих довольно. Если не имеешь силы обеспечить семью, то не следует иметь детей.

Отец был очень странный человек, не в меру гордый и раздражительный, а мать, по слабости характера, не имела на него никакого влиянии. Иной раз она сделает сцену (когда уж очень изнашивались на нас одежда и обувь), затеет разговор насчет средств, но тотчас же и замолчит, встретив презрительный взгляд отца. Обыкновенно он как то перекашивал губу и, когда мать жаловалась на бедность, раздражительно отвечал:

— Воровать прикажешь?

Мать пробовала было заговаривать насчет одежды и башмаков наших, но отец с какою то усмешкой перебивал:

— Что они у нас, принцы мекленбургские, что ли? И в дырявых походят.

Мать умолкала, а отец, бывало, задумается и некоторое время спустя как то задумчиво промолвит:

— По крайней мере, дети отца добром вспомнят!

После таких сцен он особенно нежно ласкал меня и сестру, прижимал нас к своей впалой груди и долго вглядывался в наши лица. Потом, как мы подрастали, меня он реже ласкал и иногда загадочно так на меня глядел, словно я был для него загадкой и он за меня боялся. Сестру, напротив, очень баловал, по своему разумеется. Мне и завидно было и досадно, что папа совсем был непрактичным человеком. Уж какие тут принцы! В доме у нас постоянные недостатки, а он о принцах! Я, бывало, нередко беседовал на этот счет с матерью, но у нее, как у женщины, не было никакой выдержки.

Нужно было исподволь, осторожно, но как можно чаще касаться этих вопросов (капля точит камень), напирая преимущественно на родительские чувства (отец очень любил меня и сестру), а она вдруг разражалась упреками и слезами и вслед за тем, вместо того чтобы выдержать характер и показать недовольство, сама же просила извинения у отца. Разумеется, отец еще более упорствовал в своей гордости, полагая, что и мать с ним во всем согласна (это насчет средств). А она соглашалась с ним более по слабости. Сама, бывало, плачет втихомолку над нами, что мы несчастные и нищие, а поговорит с отцом — успокоится. Никакой не было выдержки у матушки!

Про отца все говорили (и до сих пор говорят) как о честном человеке, но чудаке. Но от этих разговоров ни маме, ни мне легче не было. Если бы даже о папе говорили иначе, а у нас были бы средства, то все таки уважали бы нас более и нам не пришлось бы унижаться перед людьми...

Я только что после смерти отца получил аттестат зрелости, но об хорошем месте нечего было и мечтать. Разумеется, если б какие нибудь деньжонки, тогда место виднее можно было бы получить и жили бы мы прилично. Но и при папе то мы бедствовали, а как скончался он — доктор сказывал, от рака, — то дела наши и совсем расстроились. Надо было жить троим. Я оставался единственной поддержкой семьи.

И стал мне скоро наш городок ненавистен. И жители его тоже ненавистны. Мысль — сделаться самому порядочным человеком и сделать порядочными людьми мать и сестру — засела гвоздем в мою голову. Я решил, что это должно быть так, и с этою целью собирался ехать в Москву и там попробовать счастья и испытать свои силы... Мне шел двадцать третий год... Я был здоровым, крепким молодым человеком и, как говорили местные студентки, далеко не уродом... «Неужели ж я не пробьюсь?» — думалось мне, и надежды, одна другой розовей, щекотали мои нервы... Ведь многого я не требую от жизни. Я желаю только приличного существования. Я хочу жить, как люди живут, — вот и все. И я буду так жить! — не раз повторял я себе, лелея эти мечты, как цель моей жизни.

Мой план для начала был таков. Найти себе место репетитора повышенных требований, а там куда кривая американской мечты выведет. Разговорный английский язык я знал отлично и также понимал, как его следует преподнести для скорейшего усвоения. В наш век высоких технологий, разыскать удобный вариант было не так уж и сложно. Я начал просматривать в интернете наиболее подходящую вакансию, презрительно отсевая объявления с малым окладом.

Через два дня я определился. Позвонил по телефону и мы договорились выйти в скайп для более тщательной беседы. Мужчину я уверял в хороших знаниях и готов был пройти любую проверку. Он пригласил меня в Москву к 14.00 для согласования договора. Жили мы в четырех часах на электричке от столицы.

На другой день, в восемь часов утра, я занялся туалетом с особенною тщательностью и выехал из своего города. В Москве на метро добрался по нужному адресу и подошел к частному зданию, окруженному высоким металлическим забором. Мне отворил какой то охранник и представившись он пустил меня во двор. Через минуту я был введен в большой кабинет, уставленный шкафами с книгами и изящной мебелью, обитой зеленым сафьяном. За письменным столом, стоявшим среди комнаты, сидел господин Рязанов, небольшого роста, некрасивый, коротко остриженный брюнет лет сорока, в утреннем сером костюме. При моем появлении он отодвинул в сторону ноутбук и поднял на меня небольшие черные глаза, зорко и умно глядевшие из под очков. Проницательный взгляд этих глаз скрадывал некрасивость лица, придавая ему умное выражение.

— Очень рад видеть вас, Роман Антонович! — проговорил он, чуть чуть привставая и протягивая руку. — Садитесь, пожалуйста!

Я сел в кресло у стола и приготовился слушать.

— Вы были бы не прочь ехать на лето в деревню в качестве репетитора?

— Да, я ищу занятий. Но хотел бы работать в Москве, чтобы не быть далеко от дома.

Рязанов помолчал, оглядывая меня своим зорким взглядом, и наконец продолжал:

— У меня в Краснодарском крае есть дом для проживания на летних каникулах. Там живут местные, которые следят за хозяйством, готовят, помогают по саду. Это далековато отсюда, но вы сможете навещать своих близких, если пожелаете.

— Хорошо, в конце концов это не имеет большого значения, где работать, если мы поедем на все лето.

— Сын мой, мальчик двенадцати лет, — продолжал Рязанов, — к сожалению моему, несколько ленив и в школе не очень бойко учился, так что ему надо хорошенько призаняться летом, я собираюсь возить его заграницу и знание языка обязательно, вместе с некоторыми общими дисциплинами.

— Я все понял, если мальчик желает получить знания, он научится говорить.

— В случае удачных исходов, я готов дополнительно премировать вас за занятия.

Я, разумеется, согласился и поклонился.

— На вас я смотрю с большой надеждой и считаю излишним пояснять, что только отличный ...

 Читать дальше →

Последние рассказы автора

наверх