«Нарвал». Глава 7 (отрывок из произведения)

пробираюсь пальцами в его влажные спутанные волосы, почёсываю его голову подушечками пальцев, как ласкала бы большого рыжего кота, того самого, воспоминания о котором живут теперь в моей голове. Я улыбаюсь в губы Эрика — если это воспоминание и украденное, мне с ним уютно.

— У тебя был кот? — спрашиваю шёпотом, — Большущий такой, рыжий, как ты. И ухо порвано, вот здесь, — касаюсь левого уха парня ближе к кончику, провожу пальцами по кромке, а потом, вздохнув с сожалением, отстраняюсь.

Нужно хотя бы принести комбинезоны, Эриков так ещё б и вывернуть, чтоб просох, забрать из ванной шлем и фонарь. Теперь, когда застилающая сознание пелена похоти несколько схлынула, ко мне понемногу возвращается способность хоть что-то соображать.

— Я сейчас вернусь, — говорю я Эрику, делая шаг назад.

И слышу странный хруст под пяткой.

В первый момент я думаю, что наступила на его деку, и меня накрывает такой паникой, что аж дыхание перехватывает. Развернувшись на другой ноге, я отдёргиваюсь так резко, что едва не падаю, глядя на пол, на какой-то бесформенный комок не пойми чего, но, что бы оно ни было, это точно не любимая игрушка Эрика. Выдох. Пятке холодно и мокро, я наклоняюсь, трогаю её пальцами, чувствуя под ними холодную влагу, подношу пальцы к лучу света, струящегося из двери ванной комнаты — и вижу кровь. Что за чёрт... Если я порезалась — почему мне не больно, и почему кровь не тёплая?

— Стой, не двигайся, — это Эрику. Глядя под ноги, я дотягиваюсь до его шлема, который мы, видимо, в какой-то момент сбросили на пол с койки. Непонятные куски красного льда кучками лежат на полу, вокруг растекаются тёмные лужицы. Его немного, если собрать весь, выйдет едва ли с кулак. Присев, я поднимаю тот, что побольше, и рассматриваю его в свете фонарика несколько секунд. А потом с криком отвращения отшвыриваю прочь.

Красный лёд на полу — осколки замороженного, а затем разбитого сердца — я отчётливо рассмотрела побелевшие обрывки артерий и вен и чёрную, наполненную свернувшейся кровью пещерку предсердия. Исходя из того, что мы на космическом корабле, а не в мясной лавке, вряд ли это сердце свиньи. И одновременно с моим криком отзывается сигналом принятого сообщения позабытая дека. В два шага оказавшись рядом с Эриком, я заглядываю в светящееся окошко устройства, моментально оказавшегося в его руке, и вижу одно-единственное слово.

«Предатель».

Эрик Ланге.

Бешеный жар, секунду назад охватывавший всё естество Риз, спадает будто за одно мгновение — её припухшие от укусов губы, еще недавно впивавшиеся в меня с таким бешеным упоением, касаются меня неожиданно нежно и осторожно, а её пальцы не столько хватают меня за в кои-то веки выглядящие хотя бы относительно пристойно волосы, сколько приглаживают их, едва заметно почесывая. Метаморфоза просто поразительна, и я вопросительно кошусь на девушку, по-птичьи щуря правый глаз и слегка наклоняя голову. Чего это она, в самом деле? Только-только я успел настроиться на второй круг — и тут на тебе. Нет, в каком-то смысле я рад, что так произошло, потому что сразу после второго нашего соития я рухнул бы лицом в подушку и проспал сутки. Моя выносливость имеет свои пределы — и это ещё хвала всем возможным богам за то, что когда-то давно, месяц, а то и полгода назад, на той безымянной в моих глазах станции я догадался влить в себя ядовито-зелёную энергетическую жидкость. Как знал, честное слово.

Вопрос Риз меня почти не удивляет — почему-то я ждал чего-то в этом духе. Иногда я ловлю себя на мысли о том, что после прыжка мы стали как-то... не знаю, ближе, что ли. Будто мы чувствуем друг друга, будто наши нейроны сплелись хвостами, и теперь мы думаем об одном и том же, ощущаем одно и то же — может, именно поэтому бушующий поток моих тактильных ощущений несколько изменил свое русло, вернувшись в более стабильный и естественный для человеческой особи? Я пытаюсь вспомнить, в хаотичном порядке тасуя в картотеке моей памяти все изображения, статьи и фильмы, в которых я когда-либо видел рыжих котов, и действительно — что-то всплывает!

Я помню этого кота. Да, ещё до переезда в Японию. Я жил в Саарбрюкене, небольшом пограничном городе, сравнительно недалеко от Парижа — ну, если в наш век расстояния в рамках одной планеты вообще имеет смысл измерять. Не то чтобы это был мой кот — он жил по соседству и формально принадлежал фрау Пфайффер. Ни разу не видел, чтобы он заходил к ней в дом, правда. В основном он околачивался на улице, дрался с другими котами, гонял собак... Не знаю, что с ним произошло — я же переехал, когда двадцать стукнуло, решил, что нечего мне больше делать в этой дыре и надо уезжать в Японию. Может, до сих пор намывается под какой-нибудь скамейкой.

Я мягко улыбаюсь и выпускаю Риз из объятий. Куда это она? А, чёрт, комбинезоны же. Я уже успел и позабыть о том, что у нас тут, прямо скажем, не гостиничный номер, и мы не сможем просто заказать пиццу, попросить курьера притащить ещё четыре банки пива и завалиться на диван обсуждать фильмы. Ненавижу возвращаться к работе сразу после качественного секса, но раз уж труба зовёт...

Я начинаю размышлять о том, какие фильмы гипотетически могли бы нравиться птичке и совпадают ли у нас вкусы — а ещё о том, что иногда всё-таки здорово потерять память, это ж сколько всего можно заново посмотреть и прочитать! Поток мыслей уносит меня куда-то совсем уж далеко, и я выпадаю из окружающей действительности — ровно до того момента, пока не слышу голос Риз, в котором звенит непривычный уже теперь металл. Хорошо ещё, что я не прыгал на одной ноге, пытаясь вытряхнуть из уха залившуюся туда в душе воду — нет ничего хуже, чем замереть в такой позе перед женщиной, к которой ты испытываешь симпатию вполне определенного характера.

Я вытягиваю шею, силясь рассмотреть непонятный предмет, который лейтенант-коммандер держит в руках — и которого тут явно не было, при всей моей периодической несобранности и невнимательности такую штуку во время обыска я явно не проглядел бы — но у меня ничего не получается. Риз вскрикивает, отбрасывая неопознанный объект, и я успеваю смутно его рассмотреть — это... какой-то внутренний орган?... Мне, конечно, хочется разглядеть поближе, но что-то мне подсказывает, что более близкий план меня не особенно порадует. А ведь такая была домашняя обстановка, даже дека... Стоп, дека?

Я судорожно хватаю драгоценнейшее из своих сокровищ только для того, чтобы увидеть напротив меню сообщений слабо светящуюся единичку. Что, опять? Великая Сеть, вот ведь прилипала, сказал же, что нет меня у клавиатуры. Некоторые люди не понимают, пока на них не...

Костяшки моих пальцев белеют, и, будь дека не ударопрочной — Сетью клянусь, я сломал бы её пополам, причем совершенно случайно. В висках начинает гулко стучать кровь, к горлу подкатывает комок — и я с трудом сдерживаю неожиданный мощный приступ тошноты.

Предатель.

Предатель.

Предатель.

Сообщения приходят одно за другим. Я не до конца верю в произошедшее, перечитываю сообщения снова и снова, выискивая в них секретный шифр, какой-то алгоритм, математическую закономерность — без толку. В них написано ровно то, что написано. И я знаю только одного человека, который в сложившихся обстоятельствах мог бы назвать меня предателем.

И сама мысль о том, что этот человек может находиться здесь, на корабле, наедине со мной, повергает меня в состояние панического ужаса.