Когда приходят великаны. Глава 1

горькой редьки! Ног не моет, по ночам пердит, а лечь на печи мне не разрешает. Спи, говорит, у меня под боком, мне так теплее!

— И меня умучал челубечище, — поддержала дочку немолодая, но все еще статная Рулла. — Мне уже не семнадцать лет, чтобы по три раза на дню сношаться. А этот черт с меня не слазит! И ладно быть хоть приласкал или приголубил, так нет! Плюнет на руку, смажет между ног и ну давай наяривать. Сил уже никаких его терпеть!

— Страшно, девоньки, — заныла Юнона, — а вдруг мой тоже меня с дружками решит поделить? Его-то дубину я худо-бедно могу впустить, но две сразу — хоть убей, не влезут!

Умана слушала женщин и холодела. Как же так? Они страдают, а она будто сыр в масле катается! Игн и добр к ней, и заботлив, и ласкает так, что ничего слаще с ней жизни не было. Засыпать станет — руку широкую ей под голову кладет. Просыпается — нежности на ушко шепчет. То рассмешит ее, то похвалит, а уж как содрогается на его колу Уманка, так от одной мысли жарко становится.

Рыжие сестры-близняшки Олла и Юлла переглянулись и заявили в один голос:

— Надо устроить в честь великашек пир да и отравить всех скопом!

Девичьи головы повернулись к сестрам. Все заговорили хором:

— Но как мы это провернем?

— Это сколько же отравы надо на таких здоровяков!

— Какой грех страшный так поступать!

— А что будет с деревней? — в гневе поднялась Умана. — Об этом вы подумали, сестры? Они нам колодец выкопали и от засухи спасли, вы что, совсем добра не помните? Без челубеков нам будущую зиму не пережить! Мужчин у нас нет, одни дети и старики. Запасы великаны все подъели. Охотятся они на славу и собирают быстро. Только этим и сыты.

— Проживем! — отмахнулась Рулла.

— Станем коров резать, — осклабились близняшки.

— Тебе хорошо говорить, тебя твой челубек любит! — заголосили остальные.

— Да, он тебя на плечах катает, это вся деревня видела!

От последних слов Умане защемило сердце. Неужто и впрямь любит? Но думать сейчас надо было не о том. Надо было баб вразумлять.

— Нельзя челубеков травить! Давайте договариваться! Челубеки — тоже люди, понять должны! Вы с ними говорить-то пробовали? Просить языком человеческим? — настаивала Умана, водя глазами по лицам.

— Да чего с ними говорить, — загалдели девки, — они и слушать не станут, хвать за это дело и поехали!

— Какие же они люди, — вскричала Джера, — разве люди уморили бы Енавку?

— Люди еще и не такие ужасы способны, Джера, — напомнила Умана. — Чем мой муж Атав лучше? Он надо мной три года измывался, чтоб до смерти довести. Все голодом и холодом морил по заветам святого страдотерпия! Я к началу войны только мечтала о быстрой смерти, лишь бы это кончилось!

— То другой разговор, — подбоченилась Джера. — Вера — дело святое! За святое можно и пострадать!

Долго плакались друг дружке женщины и все никак не могли договориться. Одна Феба молча крутила соломинку в руках. Умана подсела ближе к кареглазой девице, что по годам могла ей прийтись старшей сестрой.

— Феба, а ты чего молчишь?

Живот у той еле заметно округлился. Великан, с которым она жила, времени даром не терял.

— А чего кричать понапрасну? — вздохнула Феба. — Меня Лихон мой не обижает. Наоборот. Давай на ушко скажу...

Она приблизила губы к уху Уманы и щекотно зашептала:

— Мы с ним валетом ложимся, он меня к себе на рот сажает и целует между губ так, что я от неги кричу и сжимаюсь. Сладко, сил нет! А я облизываю головку его елдака длинного, и такое начинает твориться, ни один человек так не сможет! А дальше ты сама знаешь...

— Не знаю, — удивилась Умана, — что такое, расскажи!

Феба таинственно ухмыльнулась.

— Твой, наверное, тебя до поры пугать не хочет. Можно позавидовать. Лихон в первую же ночь мне показал, где раки зимуют, громко же я кричала... Пусть лучше Игн сам тебе откроется, не буду прежде времени тебя накручивать.

Умана взволнованно охнула. Неужто это то самое, чем Енавку замучали? Почему же тогда Феба такая довольная? Стала Умана у девицы допытывать да испрашивать, чтоб тайну открыла. И тогда Феба зашептала еще тише, чтобы не услышали в девичьем кругу:

— Ствол мужской, он ведь орудие, как нож. А ножом можно и хлеб для голодного нарезать, и убить. Что получится, решать тому, кто нож держит. Лихон вот знает, что со своим инструментом делать. Игн тоже наверняка не лыком шит. Так что не бойся. Если хочешь, приходи как-нибудь ко мне на двор, чаю заварим и поговорим без лишних ушей, пока все будут в поле работать. Я-то теперь в поле не хожу, мне ребеночка беречь надо.

— Челубеночка, — с нежностью поправила Умана. — А ты не боишься, что от великана рожать будет трудно?

— Нет, что ты, — заулыбалась Феба, и огладила свой живот, — от них младенцы даже меньше людских рождаются, зато растут быстро! Лихону мать рассказывала. Она тоже человек...

Обе поглядели на квохчущих девок, озабоченных своими бедами.

Чуть не до рассвета судачили, вспоминали грехи челубеков и плакали, так ничего и не решили. Чудом удалось Умане убедить женщин со своими великанами начистоту поговорить, авось чего и поймут. Вернулась Умана домой под утро, неслышно скользнула в избу, разделась и забралась к Игну под крылышко. Тот во сне засопел, обнял ее и прижал к сердцу.

А на утро разыгралась буря. Только накормила она Игна, как стал он ее пытать:

— Ну что, красна девица, рассказывай, где ночью шастала!

Она аж обмерла. Нельзя было про девичий совет говорить. Коли узнает великан, что отравить его ватагу хотели, житья девкам не станет.

— Так я к Енавкиным сестричкам ходила, утешала... Плачут они, что сестру ихнюю загубили, — начала было Умана.

Хитер был Игн, а хитрость свою скрывал за напускной простотой. Догадывался он про тайный совет и страсть как разозлился, что стала Уманка ему лгать.

— Был я у Енавкиных сестричек, — сказал он в сердцах, — их поутешал и сам поутешался! Да только тебя там не было!

Кипучая ревность обожгла Уманке сердце, как услышала она такие слова. Привыкла она, что Игн только с ней желание утоляет, а к другим девкам не ходит. Возомнила себе невесть чего. Может и зря? Может быть, пользуется ей челубек, как и другими самками в захваченной деревне? Больно ей стало, не признавалась она себе, что к великану душой приросла.

— Ах ты так?! — вскричала она, и слезы подступили к горлу, — так и я тоже тешилась вчера с твоими собратьями! Всю ночь до утра!

— Что ты мелешь! — взревел Игн, не веря ей, — а ну правду говори, а не то сейчас так тебя проучу!

— Кто ты такой, чтобы меня учить! — дерзит Уманка, — я тебя в свой дом не звала, явился — не запылился и хозяином сказался! Возвращайся туда, откуда пришел!

Рассвирепел Игн не на шутку. Ремень с пояса стянул и ка-а-ак хлобыстнет по столу:

— Ну сейчас ты у меня получишь!

Уманка от страха запищала и стала к двери пятиться. Да только разве от челубека ускользнешь, да к тому же от воеводы? Схватил ее Игн в охапку, пригнул за шкирку задом к верху и ну давай ремнем охаживать. Плачет Умана:

— Пусти, не тронь меня! — кричит, — ах, пусти же!

Не слушает Игн девчонку, а чего ему — он большой, а она маленькая. Присел на пол, на колени ее себе животом уложил и поучает. Платье задрал и по голой коже лупцует. Злится Игн, а все же силу в руке сдерживает, чтобы милой не навредить.

— Будешь правду говорить?! Ну?!

— Злой великанище! — визжит Уманка. — Ничего я тебе не скажу!

Зарычал Игн, накалился яростью. Звонко ремешок кожаный о девичий тыл ударяется. Краснеют нежные холмики. Ишь, что удумала, хамка! И за меньшее он дома челубечек к коновязи привязывал рядом с лошадьми и порол. А только великаншам все едино — кожа у них грубее девчачьей и норов несгибаемый. Что бей, что нет, все равно по-своему сделают. Их пороть — только себя утомлять. То ли дело человечью девку стегать — и самому душу отвести, и ей наука.

Голые Уманкины ляжки перед глазами ходят. Распалился Игн, а девка все кричит. Надобно ей рот заткнуть. Развязал он штаны, и оттуда толстый дрын выпрыгнул. Взял он девчонку за голову и стал ей в роток пихаться.

— А ну-ка умолкни и язык достань! — велит.

Уманка носом крутит, плачет. Широченная головка ей в рот лезет, душит. Раскрыла она зубы до самого предела, натянулись губки, и втиснулся кончик дубины великанской внутрь, о нёбо трется, хлюпает.

Стонет Игн, а руку с затылка девичьего не убирает — крепко держит, чтобы не убегла. А для острастки девку по заду ремнем потчует.

— Вот так-то лучше! — недобро ухмыляется, — вылизывай давай как следует! Сейчас узнаешь, от чего я тебя берег и что мои собратья с тобой могли сделать!

Задрожала Уманка от страха, но уд послушно лижет. Чуть только замедлится — как тут же ремень на нежные бедра опускается. Слово сказать хочет, прощения запросить и пощады, но язык елдаком великанским занят.

Приноровилась она так его заглотить, что головка почти вся в роток заходит. Но где там! Не залезть ей целиком в девичьи уста, слишком велика. Мучает девку челубек, по заду поясом стегает, губ разжать не дает. Наговорилась, полно, хватит, пускай теперь для дела свой рот займет...

_________________________________________________________

Закинь мне на счет двадцатку на леденцы. Я буду сосать их в мыслях о тебе. И продолжение сказки появится быстрее;)

Номер QIWI-кошелька: 79957957157