Пучай-Река да Калинов мост. Главы 14—15

Глава четырнадцатая. Одихмантьев сын

Тугарин, от радости, что я благословил его с Софией, ускакал вперёд, вернулся, снова ускакал.

— Тугарин, да успокойся ты уже

— Ох принц, ох принц...

У Тугарина не хватало слов

— Тугарин, долго ли нам ехать?

— Полдня, принц

— Может хочешь перекусить? У меня есть скатерть-самобранка

— Нет, принц. Нет, не хочу

И он снова умчался вперёд.

— Выделит тебе Карла кобылку — я похлопал Серко по гриве

— Обманет! — Серко тряхнул гривой

Вернулся Тугарин — Принц, мне жаль, не хочется с тобой расставаться, но дальше на конях нельзя: Разбойник балует, когда слишком близко к его логову подъезжают.

Серко остановился.

Смотри, принц! — Тугарин привстал, опираясь на стремена и повернулся в сторону темнеющего леса.

Я тоже привстал и обратил свой взор в ту сторону

— Видишь ли три сосны, стоящие отдельно?

Три сосны я видел — Да!

— Там начинается Муромский тракт...

«По Муромской дороге стояли три сосны... « — вспомнилось мне

— Вот по этой дороге, от этих трёх сосен и пойдешь к лесу дремучему, к девяти дубам вековым. На этих девяти дубах логово Сына Одихмантьева, прозываемого в народе Соловьём-Разбойником. Он то тебя увидит ещё от трёх сосен, но проказничать не станет, коли ты пешим будешь...

— А если б на коне? — перебил я Тугарина

— А ежели б на конеээ? Тогда он надует свои щёки, как тучи, да как задует, коня то из-под всадника и вырвет, и унесёт прочь! Да так это всё быстро, что всадник и опомнится не успеет, а уж на дороге сидит!

Тугарин замолчал

Я соскочил на землю, отвязал суму от седла и потрепал Серко — Свидимся ли?

— Что ты принц?! Конечно свидимся — Тугарин соскочил с коня, шагнул ко мне, и мы обнялись.

— Ну братцы, пойду! — Я закинул котомку на плечо и направился к трём соснам, верхушки которых маячили впереди.

Всадников, Одихмантьев сын, заметил уже давно. Озирая округу из своего логова на девяти дубах, разглядел две движущиеся точки на горизонте. Зрение у Разбойника было соколиное! Он ждал, пока точки не обрели очертания всадников и потёр руки — Славно! Хоть сегодня позабавлюсь!

— Акулина!

Из терема, на седьмом дубе, выглянула девка — Ты звал, тятя?

— Акулинушка, а поди-ка сюда, душенька.

Акулина, аки птичка резвая, вспорхнула к папаше на пятый, самый высокий, дуб.

— Присмотрись милая, не узнаешь ли кого из тех двоих, что подъезжают к Муромской со стороны Тридесятого?

Акулина всмотрелась — Тугарина-младшего знаю, а второй не знаком мне. Да он — она прищурилась — он, тятя, не наших будет!

Разбойник скривился — Тугарин? — и вздохнул — Тугарин знает мои шутки. Значит пешими пойдут.

— Нет тятя, не пойдут!

— Каак! — встрепенулся Разбойник.

— Тугарин возвертается, а к соснам идёт, энтот, пришлый.

До сосен я дошёл минут за сорок. Постоял в тени и двинулся дальше.

Девять дубов уже маячили вдали, увеличиваясь с каждой сотней шагов.

Ещё сорок минут ходьбы, и я отчётливо вижу терема на дубах.

Не знаю, из каких глубин памяти всплыла эта песня, она прямо рвалась наружу, и я затянул во сё горло!

Пошла девка жито жать,
Солдат снопики вязать,
Соловей, соловей, пташечка...
Канареечка жалобно поет.
Эй, раз! Эй, два! Горе-не беда,
Канареечка жалобно поет.
Девка полснопа нажала
Солдат холодок нашел.
соловей, соловей, пташечка...
Канареечка жалобно поет

Эй, раз! Эй, два! Горе-не беда,
Канареечка жалобно поет.
Бросай, девка, жито жать,
Пойдем в холодок лежать
Соловей, соловей, пташечка...
Канареечка жалобно поет.
Эй, раз! Эй, два! Горе-не беда,
Канареечка жалобно поет.
Мне мамашенька сказала,
Чтобы я копну нажала,
Соловей, соловей, пташечка...
Канареечка жалобно поет.
Эй, раз! Эй, два! Горе-не беда,
Канареечка жалобно поет.
Пока копну не нажну
Я с тобою не пойду.
Соловей, соловей, пташечка...
Канарее...

Земля вздрогнула под ногами. Передо мной стоял мужичонка, с виду неказист и простоват, а где-то мелькнуло, и «глуповат!».

«Ни хуясе сиганул!» — до дубов было с полсотни шагов, а верхушка самого высокого скрывалась за облаками.

Мужичонка щурился и плутовато улыбался в всклокоченную бороду — Кто таков? Как звать-величать? Из каких заморских стран? Куда путь держим?

— Принц я. Зовут меня Роман сын Григорьев. Родом из стран заморских. Иду из Тридевятого Царства, а путь мой в Тридесятое Царство.

— Путь в Тридесятое Царство лежит через Пучай-Реку да Калинов мост. Как же ты хочешь перейти через Калинов мост? Как же ты будешь биться со Змеем Семиглавым огнедышащим, да с Кощеем Бессмертным, да с Мораной?

— А и хотел я попросити у тебя, Одихмантьев Сын, дать мне в проводники перевозницу, дочь твою богатырскую.

— Акулинка! — позвал Разбойник

Земля дрогнула ещё раз, а рядом с Разбойником, будто из-под земли выросла, стояла девка, богатырского роста и телосложения. Если я добавлю, что личиком Акулинка была просто красавица писаная, то вы поймёте моё восхищение!

— Мил человек, — обратился ко мне Разбойник — что за песню ты распевал? Никогда раньше такой не слыхивал.

— Песня эта называется «Соловей, соловей, пташечка».

— Приинц, напой песенку ещё раз, не откажи. Акулинка моя поможет тебе перебратися в Тридесятое. Я с первого разу не запомнил, токмо слушал. Уважь приинц!

Я затянул песню, а Разбойник, закрыв глаза и шевеля губами, слушал.

Я допел.

Соловей открыл глаза — Уважил, приинц! Отдохни в моём тереме от пути дальнего, отведай моих угощений, а потом Акулинка спровадит тебя в Тридесятое.

Я задрал голову: верхушки дубов едва просматривались в вышине. Теремов я теперь не видел.

— Да ты не беспокойся принц. Акулинка поможет. Акулинка!

Девка шагнула ко мне, взяла за руку и взвилась. Точнее, мы взвились! Я не ощутил, ни перегрузок, ни самого полёта не почувствовал. Успел лишь моргнуть и, когда открыл глаза, мы уже были наверху, на крыльце расписного терема. В следующее мгновение рядом стал и Разбойник.

— Проходи принц! — повёл рукой хозяин, и я вошёл в терем.

Не стану утомлять вас описанием яств со стола Соловья-Разбойника, но «Путинка», хлебосольному хозяину, понравилась! А девка, слопав плитку шоколада «Алёнка», смотрела на меня маслеными глазами, как и Забава.

Соловей попросил ещё четушку «Путинки». Открыл, хлебнул из горла (у меня научился!) и затянул «Соловья». Не напрасно, в имени Разбойника, Соловей, на первом месте: пел он камерным оперным голосом, да так, что даже я заслушался!

— Приинц! Приинц!

Я стряхнул наваждение.

Акулина подёргивала меня за руку.

— Что тебе Акулинушка? — будто я не знал, чего она попросит.

— Приинц! Угости ещё «Алёнкой».

— Акулина, его, много, за раз, не надо бы есть

— Приинц! — глаза девки-красавицы-богатырши-перевозницы умаслились до блеска.

Песня оборвалась на полуслове и терем содрогнулся от богатырского храпа. Водочка то и на Разбойника подействовала.

— Теперича тятя долго спать будет. Принц! — Акулина смотрела на меня, как будто приценивалась!

— Принц, дай мне три «Алёнки» и я отведу тебя к себе в терем.

— Мне и здесь хорошо, Акулинушка — прикинулся я дурачком

— Принц. Ты ляжешь со мной за три «Алёнки» — открытым текстом заговорила девка — Я заметила, как понравилась тебе!

— Идём в твой терем! — я взял свою котомку со скатёркой.

Терем Акулины был на третьем (или на седьмом?) дубе.

Мы вошли и Акулина провела меня в спальную комнату. Кровать была широкой, но убрана небогато.

Предупреждая Акулину, я сказал — «Алёнку», Акулинка, получишь после!

— Приинц! — глаза девки снова умаслились — Ужель ты подумал,...