Мечта поэта

Старший лейтенант административной службы Мила Бродская в нашем Нахимовском училище вела уроки английского языка. Эта двадцати пятилетняя брюнетка, стройная, подтянутая в военной форме была не похожа на военного человека. Несмотря на то, что ее муж, капитан Лейзерсон, работал старшим преподавателям английского языка, и его грудь украшали награды Великой Отечественной войны, он иногда сдерживал свою молодую, энергичную супругу от непродуманных поступков, А, мы — ее ученики, прощали нашей Милочке все, так как почти вся группа была влюблена в эту очаровательную брюнетку с голубыми глазами, стройными ножками и копной пышных волос, которые ей постоянно мешали и не давали писать на доске очередное домашнее задание.

Наша группу считалась в училище передовым, так как большинство отличников учебы было тут, общественная деятельность тоже кипела, как проснувшийся вулкан, Тут было все: и походы по историческим местам Грузии (училище находилось в г. Тбилиси), театрам города, и художественная самодеятельность. Я увлекался литературой, писал рассказы и стихотворения в ротную стенную газету, многим они нравились и мне прочили специальность военного журналиста, которым, к сожалению, я так и не стал, о чем до сих пор жалею. Но особенно ценными оценками за свое литературное творчество я получал от Милочки Бродской, которая тайно от всех тоже увлекалась стишками, что вызывало недовольство мужа, называющим эту работу зря потраченным временем. Но Мила писала с упорством обреченного, боясь открыть свое творчество хотя бы в стенной печати.

Она была старше меня ровно на шесть лет, и это давало ей моральное право вести себя со мной на равных. Она тщетно искала собрата по искусству, Ей нужен был слушатель и советник по ее творчеству, но таким на эту должность в нашем классе подходил только я. Милочка пялила свои чудесные глаза только на меня, У меня по ее предмету ниже четверок, других оценок не было, что было замечено в коллективе и являлось темой постоянных розыгрышей и подначек. Конечно, мне она тоже нравилась. Недаром кто — то мудро сказал: «Ах! Какая женщина! Мечта поэта!». Я был старшиной группы и отвечал за своевременную явку своих одногруппников на дополнительные занятия к англичанке, которые проводились в училище сразу же после завершения плановых занятий. В кабинете английского Милочка сидела за столом, покрытого скатертью из зеленого сукна, а отстающие усаживались за столы, стоящие перед ней. Я восседал за самым последним столом, откуда было удобно наблюдать за соблюдением норм поведения «отстающими».

Милочка в течение часа завершала эти занятия, а потом, выпроводив «отстающих», придерживала меня, показывая свое очередное литературное произведение. Я быстро выправлял текст, делая его пригодным для помещения в стенгазете, и собирался уже уходить, как Милочка вновь придерживала меня, задавая вопросы по моему литературному творчеству. Я читал ей кое-что, видя, как при этом оживляется ее лицо, загораются голубым светом глаза, губы жестикулируют в такт моим словам. Я поглядывал на ее ножки в капроне, которые мне так нравились и будь на то моя воля, могли бы мигом оказаться у меня на плечах. Видя это, Милочка балдела еще больше, задавая мне провокационные вопросы типа:

— Эдуард? Вам девушки нравятся?

— Мне больше нравятся более взрослые женщины, чем пустозвонные девчонки, от которых ничего толком никогда не добьешься, — с напускной важностью отвечал я, подавая надежду на более интимные с ней отношения. Она, кажется, ждала именно такого ответа, и тут же радостно заявила:

— Мне тоже не нравятся мужики-пустозвоны, От них правды никогда не добьешься...

— Чем же нравятся тебе еще молодые женщины? Ну, к примеру, такая недотепа, как я? — вдруг переходила на «ты» учительница, демонстративно забрасывая ножку на ножку.

— Мне очень нравятся стройные женские ножки. Недаром великий Пушкин так ярко описал их красоту, — невозмутимо отвечал я, делая вид, что не заметил ее фамильярности.

— А ты бы смог описать красоту моих ног?

— Для печати или для души?

— Давай оба варианта. А я выберу для себя самый яркий и смелый, где ярко выражены чувства автора к этой обольстительной части женского тела, — согласно кивнула она и тут же добавила:

— Только постарайся, чтобы никто не знал о твоем отношении к красивым женским ножкам...

— К следующим занятия принесешь?

— Постараюсь, — нехотя ответил я, намекая, что эта работа для меня плевая...

Милочка одарила меня благодарной улыбкой.

— Ну! Иди. Надеюсь, что это все будет только между нами?

— Так точно товарищ старший лейтенант! Ваш муж ничего не узнает... — поднялся я.

— Об этом не должен знать никто, — добавила она и протянула руку для прощания.

Я не выдержал и прикоснулся к ней губами...

— О-О-О! Вы — галантный кавалер? — ее вопрос должен был меня несколько отрезвить...

— Нас здесь этому неплохо учат. Особенно маркиз де-Мирзоян, — улыбнулся я.

— Учитель танцев?

— Именно он...

— А я?

— Вы для нас просто Афродита, вышедшая из пены волн морских на берег.

— Ладно! Иди, фантазер. Не забудь выполнить обещанное...

— Есть! — козырнул я и вышел из кабинета...

На следующий день на занятиях английского она то и дело бросала вопросительные взгляды в сторону моего последнего стола. Я согласно кивал, давая понять, что «Дело в шляпе». Я написал ей два стишка прямо на ее уроке, положил их в дневник и в перерыве положил его перед ней на стол. Она, словно во сне, ничего не сказала мне, спрятала дневник в свой портфель, и ушла в учительскую. Сегодня штрафников по английскому не было, и мне незачем было идти к ней в учительскую после уроков. Но мне очень хотелось ее видеть и еще раз поцеловать ее крохотный мизинец, Я бы и в губы не прочь, но для этого должна быть соответствующая обстановка. Не мог же я просто так ворваться в учительскую и сказать: « Я так люблю и хочу тебя! Подставляй-ка губки алые, красавица! За такую смелость от любимой можно и пощечину схлопотать. Впрочем. «Пощечина более короткий путь к сексу» — вспомнилась эта крылатая фраза нашего физрука, на лице которого можно было узреть синяки и убедиться в правоте моих суждений, полученных им за такую смелость.

На одном из стихотворений была очень смелая сексуальная концовка, что-то вроде: «... а еще желать бы мог, что-то там меж женских ног... «. Сейчас я уже жалел, что это могло очень не понравится такой милой и очаровательной женщине, не одобряющей такой пошлости. Я даже побаивался гнева с ее стороны типа: « За кого ты меня принимаешь, пошляк?!». Думая об этом я мучительно подбирал аргументы для оправдания такой дикой откровенности, чтобы тут же загладить свою вину. Но каково было мое удивление, когда Милочка, сияя как майское солнышко, вернула мне на следующий день оба стишка, причем фраза, которую я так боялся прочесть, была дважды подчеркнута красным цветом с восклицательным знаком на конце. Я вопросительно смотрел в ее сияющие глаза, медленно шевелящиеся губки, тихо произнесшие: «Я тоже, но только мужских ног».

Иными словами это было обоюдным признанием в любви, что сопрягалось с большой ответственностью перед женщиной, которая от мелкого флирта с учеником перешла к серьезным отношениям, которые явно не входили в мои планы. Прикинув все «за» и «против», я решил, что ученику девятого класса рано думать о браке и семье. И разбивать образцовую офицерскую семью было бы настоящей подлостью. Поэтому я решил прекратить эти ухаживания пока не поздно. Я перестал разговаривать с учительницей на посторонние темы, давая понять, что ее вызов мною не принят. Она быстро поняла это и забила тревогу. Ее приглашения поговорить наедине я просто проигнорировал, не представляя возможности к уединению. Она быстро изменила тактику, отлавливая меня за стенами училища во время увольнения в город. Однажды она прикатила на такси прямо ко входу в здание училища, приветливо распахнув дверцу».

— Эдуард? Вы в город?