Любовь и сны в дурдоме. Сон второй

— Сон... Сны... Сны... — обрывки речи, кругом все мутно. — Проснитесь, проснитесь ну же, вот так лучше. Передо мной снова ты. Лучшая медсестра на свете.
— Пора пить лекарства. Ты так странно спал, что тебе снилось?

— Кажется мне снилась ты.

— Это от нехватки впечатлений — перебиваешь меня ты — боюсь когда вы выпишетесь, я уже не буду самым ярким вашим впечатлением.

— Ошибаешься. Ты всегда будешь самым ярким мои впечатление. А что тебе снилось?

— О! Это был странный сон. Я лежала на траве абсолютно голая. Только не смейся, ко мне подполз змей и стал меня ласкать а я не могла ему воспротивиться. А потом началось такое что даже стыдно сказать, хотя словами это и не описать. Думаю Фрейд многое бы сказал про такой сон.

— Да, действительно странный сон — я хитро улыбался, ты отвязывала меня от кровати.

— Скоро я принесу завтрак. А пока мне придется вас оставить — снова этот официальный тон, но сквозь него чувствовалась еще большая игривость чем обычно.

Два часа. Два часа тебя не было в этой палате, в поле моего зрения, в моей душе. Я знаю каждую трещинку на потолке, каждый скол на кафеле, каждую неровность, отпавшую штукатурку, бугорок. Сначала я давал названия только самым интересным. Теперь название есть почти у каждой. Разлом Бесстрашия, Пропасть отчаянья, Щель имени Владимира Ленина, Бугор Жопы, пик Кривой мошонки, белая пустыня равнодушия, пятно Бэтмена и т. д. За месяцы проведенные здесь для меня все это превратилось в огромный сказочный мир. Маленькие бугорки и узоры на потолке стали настоящими элементами рельефа, в которых происходят удивительные истории. Иногда персонажами этих историй были ты и я.

— А вот и завтрак! — как всегда с улыбкой полной солнца, ты вернулась... ну наконец-то я думал я не выдержу еще минуту без тебя.

— Опять каша?! Господи как я хочу мяса!

— У тебя диета, мясо, ни-ни.

— Когда мне разрешат снова гулять?

— Не знаю, но точно не сегодня — ты провела рукой по своим локонам.

— От скуки и взаперти я схожу с ума еще больше.

— Не кукситесь. Такое настроение не идет на пользу выздоровления. — голосом ты изображала то ли доктора то ли строгую учительницу, и рассмеялась.

— Мне кажется... Вот что, мне кажется под всем этим твоим позитивом, скрывается такая же беспомощность и безграничная бездна скуки и пустоты, как у меня. Тебе скучно, обыденность тебя пожирает. В мире не хватает яркости и ощущений. Подлинных, настоящих. Все что происходит в той или иной степени уже происходило миллион раз. Ты хочешь чего-то нового, поиграть с огнем, чего-то недопустимого. Хочешь вырваться. Хочешь подлинного счастья. Но раз мы заперты в рамках этой реальности с ее больничными стенами, я предлагаю заменить счастье суррогатом. Как у Булгакова в записках сельского доктора, я предлагаю колоться морфием. И кто знает может это даст нам то чего мы хотим, перерастет в нечто иное. — я ухмыльнулся и посмотрел на тебя в ожидании ответа.

— Странно халат вроде бы одет на мне, а психоанализ проводишь ты, точь-в-точь молодой Фрейд — ты рассмеялась — Думаю морфий может подождать, да и не стоит менять возможности будущего на суррогаты. — ты села на край моей кровати.

Беленький халатик задрался с одной стороны и мне вновь обнажилась часть бедра с темной полоской на чулках и подвязкой, черной летной манящей словно сладкая дорога из шоколада дальше к сказочно прекрасному телу, обещающая исполнить все мои мечты, воплотить запретные грезы. О если бы эта ленточка-подвязка могла шептать своим черным бархатным язычком, своим шепотом она соблазняла меня лучше любого дьявола или рюмки водки в морозную ночь когда ты один в охотничьем домике сидишь у печи. Ты видела, что я вижу, видела как смотрю, на шелковую кожу бедра, на то как бедро переходит в упругую ягодицу. Ты видела с каким восхищением я смотрю на это, как ни старался спрятать эмоции под смущением и якобы равнодушием. Тебе это нравится, ты получаешь от этого удовольствие, кусочек наслаждения и капельку возбуждения. Глядя в глаза друг другу мы оба это понимаем. Но не говорим в слух.

— А теперь открой рот, давай, так надо ты знаешь — убеждала меня ты, хоть этого было и не надо, из твоих рук я принял бы и яд — Вот так, молодец, — горечь таблеток ударила по горлу.

Ты наклонилась еще ближе ко мне, ворот халата на какое-то мгновенье открыл мне подножье новых возвышенностей, белых и упругих, был бы я Индианой Джонсом я назвал бы их холмы любви и счастья. Твое лицо приблизилось к моему. Мое дыхание замерло, зрачки расширились, так близко твой запах я не ощущал никогда, он был прекрасен. Я всматривался в твое лицо в твои глаза пытаясь навечно запечатлеть этот момент в памяти. Твои губы приоткрылись, нежные, налитые, чуть пухлые. Еще сантиметр, все ближе... Ты поцеловала меня. Нежно, сладко, чуть страстно. Мои губы до сих пор помнят прикосновение твоих чуть влажных губ.

— Это чтобы убрать горечь лекарств. — сказала ты и добро улыбнулась, улыбка была не большая, искренняя и не много смущенная, но ты явно была довольна собой.

Через мгновенье сознание вернулось ко мне сердце вновь стало гонять кровь по венам с удвоенной скоростью, дыхание чуть участилось.

— Это явно лучше морфия...

— Что ж, я подумаю о том, чтобы включить это в список твоих лекарств. А теперь мне пора.

Уже в дверях ты сказала: «Не скучай, я скоро вернусь» и подмигнула.

Таблетки и завтрак начали действовать быстрее чем я думал. Сон приходил ко мне и я не мог с ним бороться.

Сон второй.

Горячий песок... когда ты на пляже, он омываемый теплыми водами моря, приносить наслаждение, ты расслабленный валяешься на нем слушаешь шум прибоя и просто в дремотной неге получаешь удовольствие. Но когда ты в пустыне, где насколько хватает глаз желтое солнце сливается с желтым песком, где нет и намека на каплю воды, где каждая песчинка впитавшая в себя все зло солнца словно маленький раскаленный уголек. Тогда горячий песок это проклятье. Это ад.

Горизонт сливался в единую мутную дымку. Расплывался, менял формы под палящим солнцем и сводил с ума словно картина Сальвадора Дали. Два силуэта на лини горизонта, так же окутанные солнечной пеленой, играли в эту игру вместе со всем окружающим, расплываясь, меняя форму на раскрашенной желтым линии горизонта. Первый силуэт был в два раза больше второго, двигался размеренно и не торопливо как казалось, второй держался близко но отставал. Приблизившись к силуэтам можно было легко не напрягая зрение увидеть что большой силуэт это всего лишь мужчина на верблюде, а семенящий рядом маленький, девушка, руки ее связанны, на шее оковы с цепью, цепь шла от ее нежной шеи и заканчивалась в руках наездника.

Я ассассин. Я украл тебя. Украл у шейха. Не потому что люблю, не потому что я борец за свободу. Это моя работа, меня наняли. Я украл тебя у одного шейха, потому что мне заплатил другой. Все что мне надо доставить тебя и я получу свою награду. Беда заключалась в том, что песок застил мне глаза. Во время погони, я сбился с пути. Мы заблудились, если на тебя мне было плевать. То про себя я знал точно. Я обрек нас на смерть. А ты молчаливо шла окутанная цепями. Твои ноги зарывались в песок, походка потеряла всякую грацию и прелесть. Изнеможденное тело тяжело дышало и осунулось. Прекрасная грудь, спрятанная под шелковыми одеждами тяжело двигалась, капли пота стекали по грязной коже, на секунду задерживались на кончиках сосков и падали в объятья китайского шелка лучшей выделки. Но качество шелка не имело здесь, под диким солнцем пустыни, ни какого значения. Эти капли на груди, их скольжение, их падение вот что имело смысл. Вот что отражало реальность. Верблюд упал. Он был не молод и был ранен. Странно, что его хватило на три дня пути. Я слез с трупа. Отвязал твою цепь от мертвого тела и обмотал вокруг своего пояса. Теперь мы по-настоящему связанны друг с другом. На ветру желтая шерсть колыхалась. Можно было бы спустить кровь, но даже в курдюке она спечется ...