Исповедь Профессора

(история, записанная в вагоне № 9, скорого поезда Владивосток — Москва).

 — Как хотите, друзья мои, а любой из нас (не обижайтесь!), в той или иной степени извращенец! — проговорил задумчиво «Лысый» — крупный мужчина могучего телосложения с абсолютно безволосой головой и пышными с проседью усами.

Держа в крупных ладонях пустой стакан, кажущийся в них стопкой, он, выслушав вместе со всеми байку «Шныря», рассмеялся грустно и теперь, покачивая своей блестящей головой в такт движению поезда. Его негромкое замечание услышали все. Смех, как-то сразу стих, и присутствующие обернулись к «Лысому». «Карась» с серьезной физиономией, спросил, озабоченно почёсывая затылок.

 — О чем это ты? Ты, что и вправду считаешь всех извращенцами или так, для красного словца брякнул, а, «профессор»? Ты меня извини, конечно, но, только зачем же так обзывать всех? Ты, может и шибко ученый для нашей простой компании, но и мы «не только лыком шиты»! Я, например, ни себя, ни «Шныря», который козу отодрал, извращенцами не считаю. А, братва? — обернулся он к своей артели.

 — Да это, как считать, понимаешь, — примирительным тоном отозвался «Кузьмич», самый старший по возрасту в артели рыбаков.

С этой компанией простых, «как три рубля» мужиков, «Лысый» познакомился только потому, что, как всегда, пришлось «доставать» билет из Хабаровска до Москвы, вырывать с боем: грозить и унижаться; надуваться важно или униженно вручать кассирше шоколадку с ромом. Вот и попал он, как и хотел, в купейный вагон поезда Владивосток — Москва, где с ходу был наречен «Лысым» или «Профессором», пьяными в драбадан, веселыми рыбаками, возвращавшимися по домам после путины.

 — Это, понимаешь, значит, — заплетающимся языком продолжал рассуждать Кузьмич, — ну, вроде и не ругательное это слово! У них, — он мотнул головой в сторону «Лысого», — у ученых, значит, это вовсе и не ругательство. Вот! — торжественно закончил он свое выступление, гордо оглядев притихшую бригаду мутным взглядом.

Он помолчал в наступившей тишине, задумчиво пожевал губами и поднял глаза на «Лысого».

 — Верно, я говорю, а мил-человек? Али ошибаются? — Кузьмич снова оглядел компанию, добавляя, — может у человека, что случилось в жизни? А вы сразу обижаетесь. Вместо того, чтобы попросить рассказать толком: что и как? Слышь, «Профессор», не поведаешь ли нам свои соображения? А то уже надоело слушать байки «Шныря»! Только и слышишь: сунул, вынул, засадил, да отсосала!

 — И, правда, «Профессор», расскажи и ты какую-нибудь историю, — похлопал попутчика по коленке громадный «Абрек» — «лицо кавказской национальности», неизвестно, каким образом попавший в артель рыбаков, — объяснишь заодно — почему всех человеков извращенцами считаешь.

Загалдели все разом, оживились. Кто в стаканы водку наливает, кто сигарету закуривает, а «Тюха» с «Матюхой» на верхних полках, так чуть не подрались, принявшись спорить о том, как воспринимать «Извращенца» к собственной персоне. «Профессор» пытался, было, ответить, но никто не слышал его в общем гвалте, пока «Карась» не рявкнул атаманским голосом: «Ша!».

 — Слышь, братва, я думаю надо послушать умного человека! Когда ещё доведётся общаться с кандидатом наук вот так, запросто, вживую, так сказать?! Кому не интересно, попрошу на выход! Вагон-ресторан уже открылся! Да и поспать кому — места в других купе хватит. «Абрек», почему за порядком не следишь?

Все замолкли моментально, зная прекрасно характеры своего атамана и его «заместителя по политико-воспитательной работе». Раздались голоса: «Да мы, что? Да мы, ничего против того не имеем. Пусть говорит! Интересно даже».

 — Ну, «Профессор»? Аудитория готова. Кафедру мы Вам соорудим моментально, — проговорил «Карась», укладывая на колени «Лысого» маленький чемоданчик и водружая сверху стакан водки и пластмассовую тарелочку с немудреной закусью, — начинайте!

 — Да, что рассказывать-то? — растерянно пробормотал тот в ответ, снимая очки, протирая их и близоруко щурясь на собеседника.

 — А, что хочешь! Что считаете интересным, маэстро. Ну, в первую очередь, конечно, о человеческой развращенности и извращенности! — Улыбаясь, ответил «Карась», который, очевидно, не всегда был простым рыбаком.

 — Честное слово, я даже не знаю, — снова пробормотал «Лысый», надевая очки и потирая высокий лоб, — если только...

 — Не журись, мил человек, — подбодрил его Кузьмич, — исповедайся простым людям! Тебе легче и станет. Чую я, что какие-то сомнения тебя одолевают, о которых только незнакомым людям и можно рассказать...

 — Сомнения. Незнакомцы, — проговорил «Лысый», взяв стакан в руку, — что ж, Вы правы, Кузьмич! — Он залпом опрокинул в себя содержимое стакана, вызвав удивленный гул у аудитории, — расскажу! Все, что мучило и мучает меня, расскажу! Но, — он поднял руку с пустым стаканом, оттопырив указательный палец, — с одним условием!

Оглядев всех присутствующих ясными глазами, «Лысый» усмехнулся.

 — Во-первых: я прошу всех поверить мне на слово, что всё, что я расскажу вам истинная правда, хотя, признаюсь, очень уж смахивает на «совсем не научную фантастику»! Некой мистикой даже, отдают те конкретные события, о которых я решился поведать вам, друзья. Пусть каждый из вас сам рассудит, симптомы ли это белой горячки, вмешательство сверхъестественных сил или откровенная выдумка! После того, как я закончу свой рассказ, каждый из вас, по очереди даст оценку мне и моему поведению со всей откровенностью! Используя ненормативную лексику, не сдерживая себя, не стесняясь в оценках. Я не обижусь ни на что! Я, наоборот, с радостью выслушаю каждого, чтобы принять решение. Решение о том, как мне вести себя дальше с моей нежданной любовью, поразившей меня, в сорок пять лет, со счастьем моим и бедой, с гордостью моей и стыдом...

Аудитория молчала, захваченная таким вступлением. Лишь Кузьмич, звякнув бутылкой, налил в опустевшие стаканы новую порцию.

 — Итак, — начал «Лысый» или «Профессор», как кому нравится...

***

 — Итак, жил был на свете обыкновенный подросток...

Родился я в обыкновенной советской семье, каких сотни тысяч в нашей стране. Ни бедной, ни богатой, ни академической, ни малограмотной была она. Мать, отец, я — старший ребенок и две сестрички, погодки Маша и Катя. Ну, все, как у всех. Школа, там, октябрята-пионеры, а позже и комсомольцы. Спорт, кружки разные, пионерские лагеря... Да... А в тот год, когда мне исполнилось пятнадцать лет, от нас вдруг ушел отец. Ушел тихо, без скандалов (во всяком случае, мы с сёстрами их не видели). Ушел и все! Ещё год или около того видели мы его в нашем городке с молоденькой блондинкой — счастливого и помолодевшего — похожего на юношу. А мать наша, наоборот, стала выглядеть старше на несколько лет. Конечно, и мать и сестрички переживали, но больше всех, как мне казалось, страдал я. Наверное, именно тогда во мне появилось особое отношение к женскому полу — мне непременно надо было пожалеть всякую девочку, девушку, женщину. Искренне, я вас уверяю. Ну, да ладно! В общем, через год исчез отец из нашей жизни окончательно вместе со своей блондинкой. До сих пор не знаю, что сталось с ним, где он, да и жив ли вообще. Скрипя, с трудом, если честно, продолжали мы жить. Ну, натурально, все шло по накатанной, обычной для миллионов колее! Окончил школу. Поступил на заочное отделение технического вуза, и пошел работать на завод, чтобы хоть как-то поддержать мать и сестренок. Потом армия. Здесь мне не повезло! Я попал с первой волной в Афганистан и не мог демобилизоваться вовремя в этом хаосе. Целый год сверх срока отбарабанил!

Эх, все не по делу я говорю. На ...