Чертовщина по-одесски

Эту историю мне довелось слышать лично от дяди Миши. Простому смертному, конечно, нелегко передать колорит его рассказа, но я попробую.

***

 — И что вы хотите от меня услышать? Вы знаете, что это история интимная? Что ее можно рассказывать только после второй, а мы еще первую мусолим? Знаете, и не наливаете?

Э, да что вы можете мне сказать, мой юный друг! Вы знаете, сколько лет тому назад это было? А? Нет, все-таки паспорт — это одно, а то, как на самом деле — это совсем-совсем другое. И вообще внутри мне двадцать пять! Да.

В общем, тогда мне было двадцать пять и внутри, и снаружи, и в паспорте тоже. Тогда всеми нами правил товарищ Андропов, а дядя Миша был тогда обыкновенный портовой инженер. Тогда он только-только кончил свой институт и еще не привык, я извиняюсь, работать. Ну, а работать там не привык никто, и все было просто прекрасно: утром — пиво, днем — портвейн, вечером — что повезет. Шучу-шучу.

Но в тот вечер я действительно был, как говорится, под суровой мухой. Уже не помню, чего, но забрел я тогда в дальний угол порта. А было лето, вот прямо самый июнь! Светло еще. Залез я в гущу какого-то хлама, хочу, извиняюсь, это самое... ну, где вы найдете культурный сортир в это время? А хочется, извиняюсь, так, что из ушей вытекает. Залез, значит, расстегиваю штаны. И...

Мама дорогая!!! Вижу: сидит под кучей здоровый чертяка. Вот как я перед вами! Черный весь, аж лоснится, и с рогами. А глаза белые, на меня глядят.

Тут я, извиняюсь, от страха и вынуть забыл, чуть в штаны не это самое... Трясусь, глаза тру, а сам соображаю: вроде же ж зеленый должен быть! Ведь так положено? А? А если черный — значит... и что, таки настоящий? Ой мамочки!!!

Аж трезвым себя ощутил. И, понимаете ли, интересно! Никогда еще чертей живьем не видал.

Смотрю — а чертяка бочком-бочком от меня. Я — за ним. Жопа вспотела, но я же, извиняюсь, комсомолец! Мне чертей бояться, извиняюсь, косморг не велит! Рулю следом. А с него адская смесь капает, и густо несет нефтью.

Странно, думаю, почему нефтью, ведь надо, чтоб серой. Какой-то неправильный черт, думаю.

И вижу у этого чертяки вроде женскую фигуру. Мама дорогая!..

 — Ты кто? — спрашиваю.

Оно смотрит на меня и говорит мне:

 — Света.

Красивый, нежный голос, только перепуганный.

 — А я Миша, говорю.
 — Очень приятно, отвечает мне черт Света.

Я молчу и смотрю на него. А оно на меня.

 — А почему у тебя рога? — спросил наконец я то, что меня мучило.
 — Рога? — черт поднял черные руки к черной башке и пощупал свои рога, которые тут же завалились набок. — Это не рога, это волосы. — Черт хихикнул. — Признавайтесь, за кого вы меня приняли?
 — А... ты кто? — завел я сначала.
 — Я Света, я же говорила. Так зовут меня. Имя у меня такое, — терпеливо разъяснял мне черт.
 — А почему ты такая?..
 — Какая «такая»?
 — Такая... черная?
 — Эээ... Долго рассказывать. И вообще вы, по-моему, пьяный, вы не поймете.
 — Я пьяный?! Я не пьяный! — Я почувствовал себя совершенно трезвым. — Я не пьяный! Я все пойму!
 — А милицию не позовете?
 — Не позову!
 — Честно?
 — Честно.

У черта был низкий голосок, бархатный, как велюр в комсомольском уголке.

 — В общем... даже не знаю, как начать. Ну, в общем, дурацкая история, сейчас хохотать будете. Просто умора... Нет, не буду рассказывать! Не буду! Не могу!

Она говорила, запинаясь и закрывая черную мордочку своими черными руками. Самое интересное, что я уже тогда видел, какая она лапочка — хоть и темнело быстро, и вся она была пропитана этой дрянью, как танкер.

Она рассказывала долго; и потом, когда мы шли к мне в мою однушку, чтобы мыть ее — она все рассказывала, а я держал ее за липкую руку...

***

Это смоленое чудо-юдо училось в консерватории. На подготовительном отделении. Родом оно было из славного города Ильичевска и обитало в общаге. Чудо было, как оно сообщило мне, «колоратурное меццо-сопрано», — но я был умным мальчиком и понял, что чудо учится петь.

И вот это чудо возьми и влюбись в какого-то грузина. До полного, понимаете ли, окочуривания мозгов. Грузин приезжал сюда петь, а между делом затащил наше чудо к себе в постель. И продырявил глупенькому чуду не только сами знаете что, но и всю душу навылет. А потом слинял к себе в Тбилиси. Вы понимаете? Вы понимаете меня? Бури апплодисментов, цветы, преданные взгляды — и влюбленная лапочка на сладкое. Семнадцать, между прочим. Да...

И скажите мне, что сделала бы обычная девчонка на ее месте? Одно из двух: либо ревела две недели, либо не ревела. Чего реветь, если и так все понятно? Но тут... Как же так: уехал — и не объяснились, не пошли в ювелирторг за кольцами, не испекли, я извиняюсь, пирог семейного счастья?

И решила наша Света плыть на край света — в Грузию. За своей любовью, понимаете ли. Бросить учебу, бросить все на свете — и к грузину в его распростертые кавказские объятия. Я дико извиняюсь, конечно. Только вот беда — денег на дорогу нет. Энтузиазма море, а денег нет. Что делать?

Зайцем пробраться не вышло, но наше чудо не из пугливых. Прошмыгнуло чудо в грузовой порт, приметило корабль до Сухуми и залезло в цистерну. Увидело, понимаете ли, как туда грузят эти цистерны, и залезло. Только не дотумкало, что пустую цистерну никто грузить не будет.

И... вам уже все понятно, да? И я могу не продолжать, да? Вы правильно подумали, мой юный друг: все, как в «Джентельменах удачи», только гораздо хуже. Потому что цемент раз-два и отмылся, а эта дрянь — шут знает, что такое, то ли нефть, то ли мазут, то ли ëксель его разберет... Оно не только не хотело слезать с нее, а еще и подкрасило ей кожу, и стала наша Света настоящей гражданкой Зимбабве... Еле отмыл. Впрочем, я забегаю вперед, а вы не одергиваете меня! Почему? А?

Но я скажу вам: это мы с вами сейчас скалим зубы, а лапочке моей тогда было не до смеха. Собственно, живой-то она осталась благодаря идиоту, дай Бог ему здоровья, который не закатал люк в цистерне. И она вылезла. Вы можете представить, что пережила девочка? А в цистерне осталась ее сумка с бутербродами и кефиром. Вот интересно, какая там химическая реакция пошла...

Выбралась она, пропитанная этим всем по самое некуда. И — куда деваться? Море ледяное, несмотря на июнь, — у нас в Одессе так бывает. Да и что вы смоете без мыла?

Так она и сидела под кучей хлама, и еще сидела бы не знаю сколько, если бы не дядя Миша. Я как завел ее к себе в хату, да как глянул при свете — мама дорогая! Представьте себе нежную лапочку, которую выкрасили густым чернющим мазутом, и нет на ней ни одиного чистого клочка, все черным-черно — и мордочка, и ушки, и руки-ноги, и вся ее нежная кожа, и одежда, и все... И реснички слиплись, и вместо волос какая-то смоленая пакля, даже страшно смотреть.

И что вы на меня так смотрите? Лучше слушайте! Проверил я горячую воду — и кричу:

 — Иди, чертик, скорей мойся, пока счастливая звезда сияет над нашей котельной! — А сам думаю: пропала моя ванна.

Пошла. Закрыла дверь. А я пытаюсь на кухне соскоблить с себя то, что нацеплял с нее — сам уже был весь в этом во всем, понимаете ли. И прислушиваюсь, что там и как.

Чертовски мне хотелось... ëпперный театр, папу его в ëксель! Ну, чего там говорить? Ее платье, пропитанное мазутом, так обтягивало ее — и сверху, и снизу, и везде, где полагается... А она сейчас в моей личной ванной, как Ева. Вы понимаете? И задвижки у меня нет... А я такой весь благородный, трамвай меня в ëксель!

Слышу — вроде всхлипывает. Подошел, приставил ухо — точно: ревет втихаря....